— Не отпускай меня! — сказал я. — Я должен сам освободиться.
Она послушно прикрывала глаза ладонями и прижимала мою шею к себе.
— Теперь отпусти, — сказал я, — уж очень стало тепло!
И так же послушно она выпустила меня, я повернулся и увидел ее серые глаза и светлые волосы, они были немного растрепаны. Я никак не мог понять выражение ее лица. Не отрываясь я смотрел на нее. Мои плечи грело солнце. И я пытался, насколько это возможно, растянуть время. «Хорошо, чтобы оно совсем остановилось, хотя бы часа на два», — подумал я. Но вот я увидел: зрачки Валентины стали сужаться. Наверное, от света. Вместо глаз два странных серых цветка.
Я находил в ее лице перемены. Но мне трудно было пока подыскать слова, чтобы рассказать ей о них. Потом когда-нибудь, решил я. А теперь снова соединилось прошлое и настоящее, и я старался не думать о том, что разделяло нас. И возможно, будет еще разделять.
— У меня глаза устали, — сказала Валентина, — солнце как в июле.
Я вспомнил о Янкове. Где он?
— Он уехал, — сообщила она спокойно, — собрался и уехал. Рано утром. Я уже не спала.
— Как? — удивился я. — Неужели?
— Что ж тут удивительного? Ему пора. Он тебе, кажется, записку оставил. А я у тебя могу немного задержаться. До завтра.
— До завтра? — машинально переспросил я. — Ты что, тоже уезжаешь?
— Завтра «Гондвана» уходит. Я жила у тебя три дня, а ты все не приходил и не приходил. Где вы бродили?
— Да уж побродили… всю тайгу облазили. Потом расскажу.
— Когда это потом? Рассказывай уж, будь добр. А то мне в редакции ответили кратко: в экспедиции.
— Сказали, когда я буду?
— Сказали. Только немного ошиблись. И я тебя все ждала…
— Да, я несколько дней от отпуска прихватил… Собственно, самое время угостить тебя завтраком. С твоей стороны невежливо не напомнить мне об этом.
— Прошу тебя, сядь. И рассказывай. Можешь транслятор включить. Вот так. Я пойду на кухню.
Через минуту она вернулась с подносом. За время моего отсутствия она, вероятно, привыкла к кухонному автомату. У меня, честно говоря, чаще всего не ладилось это нехитрое дело, хотя станция уверяла, что автомат исправен. На подносе были два блюдца с пирожными и две чашечки кофе. Я потребовал себе двойную порцию, и она опять вышла. Потом вернулась и сказала, что автомат перестал работать и не дает пирожных.
— Пустяки, — сказал я, — их несложно испечь обычным способом.
Она смутилась.
— Неужели Энно до сих пор не научил тебя? — спросил я.
Она покраснела. Мне стало неловко: разве я допустил бестактность?
И вдруг вспомнил: боже мой, ведь ей только двадцать два!
— А мне сорок три, — сказал я вслух. — Исполнилось.
— Я знаю, — сказала она, — хороший возраст. Для мужчины.
— Лет сто назад тактичные мужчины благодарили женщин за комплименты. Но обычай давно канул в Лету. Теперь наш брат стал не таким отзывчивым.
— Я пойду.
— Куда?
— Достану еще кофе.
— Нет уж. Я сам это сделаю, если будет нужно. Послушай лучше, что происходит в тайге…
Я почему-то запомнил больше всего именно это солнечное утро. А день пробежал так быстро, что сумерки вызвали у меня самое настоящее чувство страха: где там рыжее солнце за окном? Почему Валентине пора уходить? Что за нелепость, разве нельзя отложить до завтра? Я обещал догнать «Гондвану» на эле, но она только упрямо качала головой:
— Сегодня. Сегодня вечером!
— Нет. Я уговорю Ольховского.
— Не надо. Ты совсем одичал в тайге. Сегодня.
Мне стало не по себе, как будто меня уличили в мальчишестве. Я замолчал, собираясь с мыслями. «Боже мой, куда мы спешим? — подумал я. Просто несемся, да еще с возрастающей скоростью, а планета по-прежнему неторопливо и размеренно подставляет светилу свои крутые бока, и все часы в мире подчиняются этому неотвратимо неизменному ритму». Я пробурчал это вслух. Валентина живо возразила:
— В твоих рассуждениях нет логики.
— Да уж куда там, — устало отозвался я, и в этот момент меня осенила мысль: нужно ответить Аире. Через журнал. Такое письмо до нее дойдет.
Хорошо помню, как обрадовало меня это необыкновенно простое решение. Разумеется, по форме это будет не ответ, а статья, но она будет адресована и читателям и Аире. Она поймет!
Я видел, как Валентина застегивает пуговицы на платье, надевает туфли.
— Подожди, я помогу, — сказал я, подошел и поднял ее на руки.
Она молчала, и я заметил легкий испуг в ее глазах. Тень испуга. У нее сейчас были серые большие усталые губы. Как тогда, на острове… Вот сейчас, только сейчас я узнал ее — и не смог отпустить сразу.
Мы вышли на вечернюю улицу. Меня не покидало чувство новизны, столь обычное после месячного отсутствия. Куда-то спешили бесконечные эли, под их прозрачными куполами я видел и угадывал улыбки, смех, грусть, волнение, тревогу. Перед нами открылся многоликий мир, наполненный сияющими огнями, движением, шумом и электрическими шорохами, серебристыми лентами движущихся во все стороны тротуаров, рукотворными рощами, просторными, как реки. Стояла дивная погода, несколько жарких солнечных дней заставили забыть всех об осени: женщины были в легких платьях, на улицах было много цветов — дальневосточных и тропических, на улицах города пахло теплым морем, и мне казалось, что вот-вот я увижу в воздухе странных морских бабочек, о которых когда-то писал поэт.
— Не помню такой теплой осени, — сказал я, — в тайге намного прохладней. За Амуром скоро выпадет снег, а здесь!.. Праздник цветов. Как будто решением Совета отменили зиму!
— Жаль было бы. Я люблю снег и легкий мороз. И лыжи. И зимние костры.
Я подумал вдруг, что ее, наверное, так увлекает работа, что просто некогда оглянуться вокруг. А надо, чтобы оставались вехи на пути… Все-таки мы не на дистанции, которую нужно пробежать побыстрее и рвануть финишную ленточку.
— Брось однажды дела, дружище, — сказал я ей, — и давай-ка сюда!
Чувствуя одновременно усталость и бодрость от теплой воздушной волны, укрывшей город, море и сопки, принесшей запахи соленых брызг, ароматы водорослей и прибрежных трав, я стал расписывать ей наше с ней путешествие в будущее.
Наш эль поднялся. Мы летели над городом.
— А дельфины по-прежнему плавают себе на просторе и в ус не дуют, вдруг сказала она не без иронии. — А с нами поддерживают поверхностное знакомство и делают вид, что не понимают человеческой речи.
— Ну что ж, самая верная тактика для того, чтобы попасть в «Красную книгу», — улыбнулся я. — Неизвестно, выжили бы они вообще, заговори они, скажем, в семнадцатом веке. Или в девятнадцатом.
— Или в двадцатом, — добавила она, подумав. — А все же поймем ли мы их?
— Когда-нибудь — да! Но задача труднее, чем можно было предположить. Как будто бы человек удаляется все дальше от природы — и тем труднее ему поддерживать с ней связь на всех уровнях ее проявлений.
— Ну, положим… ты сам знаешь, что это не так.
— Как будто бы нет. К счастью для нас. Но многого уже не вернуть… И вот мы вышли в большой космос. Первые десятилетия… что дальше? Как будет там? Что за сверкающие шары уже летают там, над нами?
— Они тоже молчат.
Я рассказал ей о первой и второй встрече с женщиной в зеленом пальто. Когда это было?.. Я подумал и назвал год, даже месяц. Она рассеянно слушала.
— Что это было?
— Контакт, — ответил я. — Я часто вижу этот багряный лес. Как будто наяву. Там были черемухи и клены с такими красными листьями, что глазам больно. Мы были с товарищем. С тех пор я его не видел — разъехались. Иногда я спрашиваю себя: уж не сон ли это, не приснился ли мне лес у обочины? Если бы ты видела, какой это удивительный лес. Я и сейчас могу вспомнить каждое дерево…
Я поднял эль повыше, и машина оказалась в самом верхнем ряду, среди террапланов и лайнеров. Их было не так уж много в этот вечерний час, и за ними тянулись светлые шлейфы — заряженные частицы рекомбинировались, давая это мягкое неяркое свечение, которое было особенно заметно над окружавшими город сопками.