Вечером, ка"к следует отдохнув, я попробовал подойти к проблеме допинга с другой стороны, выяснить, а не имеют ли эти лошади между собой что-нибудь общее?
Оказалось, что нет. Всех их готовили разные тренеры. Все они принадлежали разным хозяевам, а в «знаменательный» день на них скакали разные жокеи. Единственная об-шая для этих лошадей черта заключалась в том, что между ними не было ничего общего.
Я вздохнул и пошел спать.
На четвертое утро Теренс, слуга, с которым у меня установились сдержанно-дружеские отношения, разбудил меня, войдя в комнату с завтраком на подносе.
Приговоренный к смерти позавтракал с аппетитом, —
произнес он и приподнял серебряную крышку, под которой
оказалась вкусно пахнувшая яичница с беконом.
Как вас прикажете понимать? — спросил я, сладко
зевая.
Я не знаю, сэр, что задумали вы и его светлость, но
там, куда вы едете, вам придется привыкать к новой жизни.
К примеру, ваш костюм и вот эта одежонка куплены в раз
ных магазинах.
Он взял фибровый чемодан, положил его на стул и открыл замки. Осторожно, словно дорогой шелк, он разложил на кресле какие-то бумажные трусы, простую рубашку в клетку, горчичного цвета пуловер в рубчик, иссиня-черные брюки-дудочки и черные носки. Потом с отвращением достал черную кожаную куртку, повесил-ее на спинку кресла, а рядом аккуратно поставил остроносые туфли.
— Его светлость велел мне проследить, чтобы вы оста
вили здесь все, с чем приехали, а с собой взяли только
это, — с сожалением сказал он.
Я позавтракал, принял душ, побрился и с головы до ног оделся во все новое. Завершала туалет черная кожанка, которую я 4наглухо застегнул до самого верха. Волосы, аккуратно причесанные назад, я сбил вперед, и черные завитки упали на лоб.
Вернувшийся за пустым подносом Теренс застал меня возле большого, в полный рост, зеркала. Обычно при его появлении я улыбался, теперь же, медленно повернувшись на каблуках, встретил его жестким, с прищуром взглядом.
Боже правый! — в ужасе воскликнул он.
Отлично, "— со смехом сказал я. — Значит, особого '
доверия я не внушаю?
Никакого, клянусь этим шкафом.
Ну а еще что обо мне можно сказать? На работу вы
меня взяли бы?
Для начала я не пустил бы вас через парадную дверь.
В лучшем случае, через черный ход. Прежде чем взять вас,
я бы как следует проверил ваши рекомендации. А скорее
79
всего не взял бы вообще, разве что работник требовался бы позарез. Я бы сказал, что вы человек ненадежный... и немного... даже опасный.
Я расстегнул «молнию» на куртке, и под ней показалась клетчатая рубашка и горчичный джемпер. Вид у меня стал слегка расхлябанный.
— Ну а теперь? — спросил я.
Он задумчиво наклонил голову.
— Да, сейчас я бы вас взял. Сейчас вид у вас почти обыкновенный. Человек-то вы все равно не очень честный, но справиться" с таким можно.
— Спасибо, Тереке. Кажется, это как раз то, что надо.
Обыкновенный, но бесчестный.
Я с интересом отметил про себя, что впервые за четыре дня он перестал вставлять в каждую фразу автоматическое «сэр», а когда я подхватил дешевый чемодан, он даже не попытался забрать его у меня, как забрал мой саквояж при приезде.
У выхода на улицу мы попрощались, я поблагодарил его за помощь и протянул ему пятифунтовую бумажку, одну из тех, что получил от Октобера. Он с улыбкой взял деньги и продолжал смотреть на меня, привыкая к моему новому облику.
Я дружески улыбнулся на прощание.
— До свидания, Теренс.
— До свидания и спасибо... сэр, — сказал он.
Следующее подтверждение тому, что мой общественный
статус с новой одеждой резко изменился, пришло от водителя такси, которое я остановил тут же на площади. Он не хотел везти меня на вокзал Кинге Кросс и согласился лишь, когда я показал ему, что денег на проезд у меня хватит. Я сел на дневной поезд до Харрогита и перехватил несколько неодобрительных взглядов сидевшего напротив пожилого чопорного джентльмена с обтрепанными манжетами. «Что ж, все идет хорошо, — думал я. — Раз люди на меня косятся, значит, вид у меня и вправду подозрительный».
В Харрогите я пересел на пригородный автобус и доехал до небольшой деревушки Слоу, потом спросил дорогу и прошел еще километра три пешком. До поместья Октобера я. добрался около шести часов — самое подходящее время для человека, пришедшего наниматься на работу в конюшню.
Инскип оглядел меня и поджал губы. Это был вспыльчивый нестарый еще человек в очках, с редкими светлыми волосами и слабо очерченным ртом.
— Рекомендации? — По контрасту голос у него был
резкий и властный.
Я достал из кармана письмо от кузины Октобера и протянул ему. Он распечатал письмо, прочитал, положил его в карман.
Значит, со скаковыми лошадьми ты не работал?
Нет.
Когда можешь приступить к работе?
80
— Хоть сейчас. — Я показал на чемодан.
Он поколебался, но недолго.
—: У нас сейчас как раз не хватает одного конюха. Ладно, попробуем. Уолли, устрой ему койку у миссис Олнат и пусть с утра начинает работать. Получать будешь как все, — добавил он, обращаясь ко мне. — Одиннадцать фунтов в неделю, три из них идет миссис Олнат за содержание. Все ясно?
— Ясно, — ответил я.
Глава III
Я вошел в жизнь конюшни осторожно и с оглядкой, словно еретик, попавший на небеса, мечтая только об одном — слиться со всеми, стать частью пейзажа, прежде чем меня разоблачат и выгонят вон.
Старший конюх Уолли, коренастый, жилистый человек с кривыми зубами, сказал, что спать я буду в коттедже возле конюшенных ворот, там живут все холостяки, человек десять. Мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшую, сильно заставленную комнату: шесть кроватей, платяной шкаф, два комода и четыре стула около кроватей, в центре комнаты оставалось не больше двух квадратных метров свободного места. На окнах висели тонкие с цветочным орнаментом занавески, пол был покрыт блестящим линолеумом.
Миссис Олнат, которая впустила меня безо всяких расспросов, оказалась добродушной толстушкой, волосы ее были закручены в сложный крендель. Коттедж она содержала, в абсолютной чистоте и следила, чтобы конюхи как следует умывались. Она хорошо готовила, пища была простая, но сытная. Короче говоря, жить было можно.
В первые дни я несколько раз ловил себя на том, что по рассеянности собирался подсказать кому-то из конюхов, что нужно делать: девятилетняя привычка так просто не забывается. Меня сильно поразило, пожалуй, даже испугало раболепие, с каким все конюхи заискивали перед Инскипом. Впрочем, как я выяснил позже, в Англии стремление к равенству, так свойственное австралийцам, фактически отсутствовало. Казалось, конюхи вполне согласны с тем, что в глазах всего мира по отношению к Инскипу и Октоберу они являются людьми второго сорта. Мне это представлялось невероятным, недостойным и постыдным. Однако мысли свои я держал при себе.
С другой стороны, именно потому, что в Австралии я работал и общался со своими людьми почти на равных, я довольно легко растворился среди конюхов Инскипа и не чувствовал никакой отчужденности с их стороны.