Возьмите машину.
Нет, я хочу пройтись.
Вялис хотел сказать, что это опасно, долго, глупо в конце концов, но, посмотрев на Эвальда, промолчал.
Капитан снова подошел к пирамиде с оружием, но что-то не давало ему сосредоточиться, и он никак не мог понять, что именно. Беря очередной автомат, он вновь увидел папку и понял — это она, вернее, бумаги, лежащие в ней, не давали ему покоя. Вялис раскрыл папку и увидел записку Юлиуса.
Дежурный! — рявкнул капитан.
Я здесь. — В ружпарк вбежал встревоженный младший
лейтенант.
Где 4майор?
Ушел на станцию.
Его охраняют?
Да, за ним пошли Куккер и лейтенант Сипп.
Тревога! Поднимай людей!
27
Город кончился сразу. У него не было окраины. Просто улица . стала лесной дорогой, а ели подступили вплотную к домам. Лес встретил Эвальда прозрачной тишиной и запахом можжевельника. Он остановился и вынул из кармана наган. Пора. Вдалеке, на станции, закричал паровоз, эхо подхватило его стонущий голос и принесло к Эвальду: «Где брат твой?..»
И услышал он за спиной крик неродившихся сыновей своих, и встали рядом с ним ребята из Эстонского корпуса, и убитый Вася Тихонов встал, и Соснин, и Куккер, и погибший от бандитской пули старшина Леус.
Встали рядом и скомандовали ему: «Иди!»
Эвальд сделал первый шаг по этой дороге.
закричал паровоз, эхо подхватило его стонущий голос и принесло к Юлиусу: «Не убий! Не убий! Не убий!»
Где брат твой?..
Сейчас он увидит его. Юлиус поднял пистолет.
* * *
На всю жизнь ты запомнишь этот день. И дорогу эту запомнишь, и лес. И запах сосны, особенно сильный после дождя. И небо над лесом запомнишь. И солнце, пробившееся сквозь тучи. Вот там, у поворота дороги, валун. Огромный, истертый веками, поросший мхом. Там ты встретишь брата своего. Сколько шагов до поворота? Начинай считать.
Первый!
Второй!
Третий!
Гулко щелкнул в тишине взведенный курок.
29
Машину занесло на повороте, и Вялис чуть не ударился головой о стекло.
Эвальд сидел на обочине дороги, пистолет лежал рядом на сырой от росы траве.
И тут Вялис увидел Куккера.
Что?! — почти крикнул он.
Убиты, — ответил Рудди и кивнул в сторону кустов.
Их было двое, понимаешь, Вялис, двое. -*Эвальд встал и
устало зашагал к машине, поставил ногу на подножку и обернул
ся снова. — Их было двое, Вялис, — повторил он, — они шли
убить меня.
Машина развернулась, а Вялис шагнул к кустам, нужно было оформить протокол.
28
Ненависть кровавой пеленой застилала глаза. Ненависть к брату, нет, не к брату, к Эвальду Пальму, майору милиции Эвальду Пальму. Юлиус шел через лес, сжимая, в руке восемь смертей, лежащих в рукоятке «бецетты». Скоро он увидит его. Скоро. Совсем скоро. Восемь смертей. Как это мало для него, растоптавшего жизнь, погубившего любовь Юлиуса Сярга! На станции
56
Леонид ПАНАСЁНКО
Следьа на мокром песке
Фантастический рассказ
У
жимки продюсера начинали бесить.
Нет! — резко сказал Рэй Дуглас. — Ваш вариант не
приемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою
репутацию...
Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она
стала вдруг скользкой как змея, и у писателя появилось
желание швырнуть ее ко всем чертям.
Речь идет о крохотном эпизоде, мистер Дуглас, — вкрад
чиво нашептывала трубка.
Представьте, что рассказ — это ребенок, так часто гово
рят, — он с грустью отметил, что раздражение губит мета
фору. — Эдакий славный крепыш лет пяти-ше.сти. Все при нем—
руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод — ручка, сжимаю
щая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить
собственного ребенка?..
Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок ззонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.
Эх, пропадай, тоска! — воскликнул он и, поддев педаль-
стремя, вскочил на воображаемого коня.
Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.
Метров через триста Рэй сбавил темп — нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или
58
с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!
Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойлив. Точнее, нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?
Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привез его к реке. Рэй часто гулял тут. Пологий берег, песок, мокрый и тяжелый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, .перепутало в гримерной костюм — вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский, и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обеим ее берегам, и стал слышен звук падения листьев.
«А что я знаю о страсти? — подумал писатель. — Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, все живое, несомненно, — проявления страсти. Что там говорить: сама жизнь как явление — это страсть природы. Но есть и оборот-нея сторона медали... Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость — страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти...»
И еще он подумал, что, для того чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь'. Подальше.
Он взглянул на небо. Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.
— Дуглас! — негромко окликнули его.
Писатель живо оглянулся. Никого! Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась хорошая компания вязов, дубков и кленов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому — кислым яблокам, зеленым пупырышкам земляники...
— Задержитесь на минутку, — попросил его все тот же неви
димка. — Я сейчас войду в тело.
Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.
В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу
появился высокий незнакомец в чем-то черном и длинном,
напоминающем плащ.
Не жмет? — участливо поинтересовался Дуглас и улыб
нулся. — Тело имею в виду.
Извините, метр. Я Неудачно выразился. Но это в самом
деле мое тело. — Незнакомец шагнул к писателю и радостно
воскликнул, воздев руки к небу: — Вот вы, оказывается, какой!
«Что это? — подумал Дуглас. — Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был «жарок». Неужели воображение разыгралось так буйно?»