64
Генрих отвернулся.
— Мне жаль тебя, дружище, — сказал он на прощание. — Ты устал — значит, ты умер. А твое «кстати» опять бравада. Ты хочешь, чтобы тот мир зависел только от тебя?! Мне жаль тот мир.
Он давно не ходил к пустоши, и лесную тропинку захлестнула буйная растительность. Под ногами пружинил мох, то и дело приходилось отводить от лица пушистые листья. Ким даже погладил один из них — это тоже был его шедевр: смоделированная им растительность за два года напитала разжиженную атмосферу Рая живительным кислородом. На третьем году здесь появились птицы. А в феврале пятого в биованне закопошилось шесть щенков — три пары. Одного из них он назвал впоследствии Одноушко Мокрый Нос.
Взошла Звезда. Светило стояло над горизонтом низко, в мутно-желтой дымке. Даже невооруженным глазом было видно, как беспокойно колышется его плазменное тало. Ким ощутил укол тревоги и ускорил шаг.
«В самом деле Звезда ведет себя угрожающе, — подумал он. — До летней пульсации еще полтора месяца, а она пухнет буквально на глазах. Странно. Она пухнет, а стабилизатор не сработал. Почему? Я слишком беспечен. Ну ничего. Мы тебя сейчас быстро успокоим...»
Вместе с некоторым беспокойством еще острее отозвалось в нем чувство Создателя, которое он умозрительно мог сравнить разве только с чувством материнства. Родство с этим миром для него заключалось не в философско-отвлеченных понятиях, а в семи годах изнурительного труда, впостоянном напряжении психики, граничащем с нервным истощением. Он помнил, он знал этот мир мертвым. Теперь тут действительно Рай, а он его беспечный хозяин... Потому что на все махнул рукой... Остатки выдумки и таланта он отдал Отраде, запретному плоду, который, наверное, грезится каждому, кто умеет создавать жизнь. Хотел ли он, чтобы его творением стала женщина? Ким в который раз задал себе этот вопрос и в который раз ответил: «Нет и нет!» Он хотел утвердиться в своих профессиональных возможностях —' вот что бесспорно. Но, видимо, Рай не успокоил его душу... Тогда, может, он видел женскую сущность своего создания подсознательно? Может, при конструировании генной матрицы его раскаленному, почти бесчувственному мозгу нашептало что-то одиночество? По крайней мере, когда он очнулся после акта творения, он ничего такого не знал. Вот именно — не знал, подозревать мог всякое, но знать не знал...
Лес кончался. Под ногами захрустели кремниевые пластинки скального косогора. Еще немного, и откроется пустошь.
...Да, он не думал тогда о возможном наказании. Кто-нибудь всегда переступает запрет первым. Наверное, тот, кто почувствует, что может переступить. Он смог. «Пусть теперь порицают, — думал он тогда. — Все равно это самый грандиозный эксперимент, который ставил когда-либо человек». Единственное, что смущало его, так это бесхитростность ума подопеч-
65
ной. Смущало и радовало..,
Кмм
(
— Ах, ах, ах! — закричал в зарослях удивленыш. Эта кро
хотная птица была создана им во время последней экологиче
ской релаксации, а для чего, уже успел и запамятовать.
Было чему удивиться.
В долине, где лес разрывала обширная плешь, на башенке автоматической гелиостанции пылали сразу три сигнальных огня — «опасно», «очень опасно» и «смертельная опасность».
Он побежал вниз по склону к гелиостанции.
«Приборы, скорее взглянуть на приборы...» Сердце забухало часто-часто, во рту пересохло.
— Ах! — вскрикнул удивленыш.
Поздно!
Звезда вдруг начала расползаться, странный голубой свет пал на холмы и леса. С криком ужаса Импровизатор рухнул между камней. Прежде чем звездный огонь опалил землю, подсознание, древний инстинкт самосохранения стеганули Мозг командой — спасайся! сохранись! Тело его мгновенно покрылось сверхпрочным панцирем, превратилось в каменный кокон. И чем яростней жег звездный выброс, тем толще становился панцирь, тем глубже уходило сознание в камень, пока не померкло, не выдержав огромной нагрузки.
«Где я? Что со мной?»
Появилась мысль, и он понял, что очнулся, хотя все ощущения подсказывали — ты мертв! Тишина. Мрак. Грудь не вздымает дыхание... Мгновенно, будто ее включили, вернулась память. В мозг, впрессованный в толщу глыбы, будто ядро ореха в скорлупу, хлынуло понимание и боль, боль, боль...
«Милая моя!» — вскрикнул он мысленно. Душа его мычала от горя, желала бы разорваться, но ни одно движение не проникало в камень, бывший некогда его телом. Какие-то реф-лекторно созданные биосистемы питали его мозг, он не знал их устройства, не мог сразу же уничтожить, и эта невозможность умереть, убить себя была как насмешка судьбы. «Милая моя, — плакал он без слез, — Ты знала, знала... Ветер был рядом, за спиной... Слепой крот! Я захлебывался счастьем в Раю, а Рай уже горел. Созидающее деяние подразумевает бескорыстность. Я же строил все для себя. Мир, тебя, одноухого пса... Будь проклят я, Великий Эгоист...»
Продолговатый камень, зацепившийся на склоне холма, медленно остывал. Его оплавленные бока почернели, покрылись сетью глубоких трещин. Внутри его неслышно и невидимо металась обезумевшая мысль Импровизатора:
«Да, ты теперь камень. Пусть все остается как есть... Но мука, мука! Она источит камень...»
«Умереть, остыть, рассыпаться в прах. Как еще может умереть камень? У меня нет рук, чтобы наложить их на себя. Нет ног, чтобы убежать от самого себя».
«Вернуться? Выйти из кокона? Бороться и побеждать? Конечно, человеческая биоформа сейчас не подойдет — слиш-
66
ком высок уровень радиации. Вернуться — это значит возвратиться к человеческой деятельности, начать все сначала. Но где взять силы?»
«У меня тренированная мощная воля. Неужели она не победит инстинкт самосохранения? Погасить мозг — вот что мне нужно, единственно необходимо. Только перед тем...»
Это было последнее желание, и он решил тут же выполнить его, чтобы не продлевать понапрасну муки.
Ким выращивал глаза.
Он нашел в своем коконе микроскопические трещины, и две ниточки клеток устремились к поверхности камня, чтобы там превратиться в мышцы, окружающие глазные яблоки, наполнить их стекловидным телом и дать каждому по хрусталику.
Он делал все наспех, и изображение получилось сначала расплывчатым, радужным. Импровизатор тотчас же отрегулировал резкость.
«...Пустыня. Как и семь лет назад. Черные камни, оплавлен-" ные обломки гелиостанции, никому не нужная коробка корабля, которая могла бы спасти, спасти... Господи, как я задержался! Уже скоро, любимая, подожди чуть-чуть... Там, на юге, за лесом, где был дом мой, что там? Ничего. Только пепел, пепел, пепел...»
Изображение опять заколебалось, расплылось. И тут он понял, что моделировал глаза, не приспосабливая их к среде, к условиям, обычные человеческие глаза, и что они лежат сейчас на камне и... плачут.
Кое-что снаружи он все-таки различал. Валуны, огромные, но как-то странно дрожащие, наползающие друг на друга, какие-то белесые космы — неподалеку, по-видимому, . сочился дым, зеленое пятнышко в расселине скалы.
Зеленое... Киму вдруг вспомнился Генрих. Он прилетел тогда кДзинтре, чтобы забрать его, подавленного и ошеломленного неудачей, и начал сразу же уговаривать: мол, не все потеряно. Он даже деревце уговаривал, хотя совершенно не владел методами психофизического воздействия на материю. Присел возле саженца, поглаживал его и внушал: «Надо зеленеть, бра-гец. Что же ты накуксилось? Надо зеленеть».