Теперь Таллин именовался по-старому — Ревелем. Даже улицы стали называться иначе: Виру — Леемштрассе, Койду — Моргенротштрассе. В президентском дворце находился генеральный комиссариат Эстляндии, возглавляемый обергруппенфюре-ром Лицманом.
Они поселились в старом доме, который был не тронут. Теперь доходные дома вновь стали домами Сярга, земля и хутора тоже. Немецкая администрация высоко оценила дядю Карла, он занял в директории пост министра промышленности. Правда, Юлиус не вернулся в университет. По совету Карла он вступил в охранный батальон, и nocyie боев в Белоруссии получил чин лейтенанта легиона СС.
Где его отец и брат, он не знал и старался не думать об .этом — они стали его врагами. Сразу же после возвращения _ из Швеции Карл Сярг сказал ему:
А знаешь, Юл, твой папенька, оказывается, был при крас
ных шишкой, вот погляди. — Он протянул ему газету.
«Рахва Хяэль», — прочитал Юлиус. — Ну и что?
Ты посмотри вторую страницу, там опубликовано поста
новление о реквизиции земель бежавших капиталистов»
Юлиус бегло просмотрел, нашел фамилию Сярг. -
Ты имеешь в виду нашу землю? — спросил он,
Нет, ты посмотри на подпись.
Уполномоченный А. Пальм, — прочитал Юлиус вслух. —
Ну и что?
Как что? — захохотал Карл. — Как что! Это же твой быв
ший папаша. Кстати, твой бывший братец пошел в него, мне
передали, что Эвальд был молодежным функционером.
Эвальд? — переспросил Юлиус.
Да, именно он. Как я жалею, что отпустил его в город.
Альфред бы уехал, а вы бы ортались вместе. Два брата, два
наследника Сярга. Слава богу, что хоть ты у меня есть. Слава
богу! Как ты думаешь, почему я послал тебя в армию?
Служить.
Нет, не служить, а защищать. Защищать все, что имеем.
Я знаю, что ты можешь погибнуть. Знаю, мучительно боюсь
этого, но тем не менее я послал тебя воевать с большевиками.
Пролив их кровь, ты поймешь настоящую цену всего, что име
ешь. И не думай, что война будет короткой. Блицкриг не со
стоится. Но даже если немцы победят, то они победят Россию,
а не марксизм. А учение это необыкновенно живуче.
Ты хочешь сказать, что его победить невозможно?
Почему. Я говорю живуче, а не бессмертно. И чтобы по
бедить его, мы, хозяева, должны дать для этой победы все.
Деньги, детей, себя, если понадобится. Вот поэтому ты и надел
мундир. Никто не сможет упрекнуть семью Сяргов. Никто...
Командир. — Голос часового разорвал хрупкую паутину
воспоминаний.
Да? — Юлиус повернулся, еще не понимая, где он, слиш
ком далеко отсюда был в своих мыслях, и го, прошлое, рази-
тельно отличалось от нынешней реальности.
— Кто-то идет, командир.
Юлиус прислушался. Вдалеке еле различимо плескалась вода.
Это капли падают с деревьев...
Нет, командир, это шаги.
Юлиус опять прислушался и уже вполне явственно различил, как чавкает под сапогами трясина.
— Тревога, — скомандовал он. — Поднимай людей.
Они спустились в люк, захлопнули крышку. Сверху ее закрыл пласт дерна. Теперь посторонний мог увидеть остров, на нем маленький, поросший. колючим можжевельником пригорок; совсем маленький — на нем едва могли поместиться два человека. Спрыгнув в люк, Юлиус осторожно отодвинул заслонку бойницы. Сквозь кусты просматривалось болото со стороны гати. Теперь шагов он уже не слышал, но видел колебания тумана. Кто-то шел к острову.
За его спиной раздавались щелчки автоматных затворов. Люди занимали места согласно боевому расписанию. Юлиус вытер мокрые ладони. Подвинул к бойнице пулемет МГ, тихо оттянул затвор — патрон мягко вошел в приемник. Теперь оставалось нажать на спуск, и триста выстрелов в минуту разорвут тишину леса. Триста смертей пронесутся над болотом, прошивая туман свечением трассирующих пуль.
Наконец мутная пелена раздвинулась, и Юлиус увидел человека. Он шел по колено в воде, кожаная куртка мокро блестела на солнце. Юлиус опустил пулемет, он узнал связного капитана Юхансена.
10
11
4
Каждое утро он приходил в этот кабинет. А иногда просто не уходил из него. Спал прямо здесь на диване, укрывшись форменным плащом, хотя жил теперь в пяти минутах ходьбы от наркомата на улице Лай. Комнату свою невзлюбил сразу. Она была сырой, мрачной. Единственное окно выходило в старый, полуразрушенный двор,, а в нескольких метрах была щербатая стена соседнего дома. Солнце почти никогда не заглядывало сюда. Чтобы попасть к себе в комнату, ему приходилось подниматься по дряхлой визжащей лестнице. Каждый шаг отсчи-тывался пронзительным, дерущим нервы скрипом. Звук этот наполнял старый дом, и эхом отдавалось недовольное ворчание соседей. Дом за много лет накрепко пропах торфяным брикетом,, керосином, жареной рыбой. Так же точно пахло в доме, в котором Эвальд провел свое детство. Отец регулярно, после каждой забастовки терял работу, и они жили голодно и бедно. С тех пор эти запахи навсегда врезались в память, как запахи нужды.
Он не любил свою комнату. Не любил старую мебель, подпорченную жучком, потерявшую цвет, на которой закаменел сероватый пыльный налет. Только две вещи радовали его: письменный стол, ярко-желтый, словно пахнущий деревом, и бронзовая настольная лампа с зеленым колпаком. Как они попали в эту комнату — неизвестно. Видимо, прежний жилец неведомыми путями раздобыл эти прекрасные вещи в одной из брошенных квартир.
А их много было в те дни. Громадные, гулкие и пустые, они остались в городе как память о бывших хозяевах. О тех, кто посещал богатые магазины на улице Харыо, любил посидеть в баре разрушенной бомбежкой гостиницы «Золотой лев». Город жил странной двойной жизнью. Годами сложившиеся отношения старой буржуазной республики, образ жизни, 'а главное — образ мыслей определенного круга людей создавали необыкновенные трудности в работе. Город был полон бывшими чиновниками правительства Пятса и директории Мяэ, биржевыми жучками, бывшими владельцами кафе, мебельных фабрик, рыболовецких судов. Они по-прежнему собирались в ресторане «Дю Норд», по-прежнему гуляли по улицам Харыо и Виру. Для них по-прежнему в ресторане в Пирита зажигали свечи по четвергам. Они приезжали на своих машинах. И вновь площадка перед рестораном была забита «мерседесами», БМВ, ДКВ, «адлерами> и «штеграми».
В зале ресторана играла музыка, пахло дорогим табаком и английским одеколоном. Но эти люди, старавшиеся в новом найти островок старого, в принципе были неопасны. Неопасны были их брюзжание, двусмысленность тостов. Те, кого приходилось искать Эвальду, не ездили в Пирита и не сидели в «Дю Норд». Их можно было увидеть в кафе «Каякас», у Клуба моряков, в маленьких пивных и закусочных, обильно разбросанных по городу.
А город этот всего один год был советским. Новая жизнь, не успев укрепиться в Таллине, уступила место фашистской оккупации. И вновь, как с глубины ручья, по которому прошага-
12