Воевода замолчал, облизал губы, в упор посмотрел на Адомаса.
— Теперь и ты, боярин, знаешь то, что знает только московский Дмитрий с Боброком да я с князем Данилой. Какова же цена моим словам?
Отведя свой взгляд от лица воеводы в сторону и глядя куда-то в пространство между двумя крепостными башнями, Адомас некоторое время молчал, затем на его губах появилась недоверчивая улыбка.
— Жизнь научила меня верить только делам и поступкам.
— Я знал, боярин, что ты не поверишь мне, а потому и пришел к тебе только сегодня. Ни днем раньше, ни днем позже. Был уверен, что потребуешь доказательств, а их у меня до сегодняшнего дня не было.
— А сейчас? — спросил Адомас.
— Суди сам, боярин. Три дня назад к князю Даниле ночью прискакало трое конных. Он ждал их у ворот, встретил и проводил на свою половину. Двоих я узнал, это доверенные люди боярина Боброка, те, от кого у него нет тайн и кто проводит в жизнь все его хитромудрые планы.
— Что же они делают у князя Данилы?
— Пока ничего, отсыпаются да отъедаются. Но князь Данило приказал мне держать постоянно наготове конную полусотню, а также подыскать верного человека, который хорошо знает дорогу в Польшу и к черкасам-ватажникам, а заодно понимает по-татарски. Такого человека я нашел, отборная полусотня днем и ночью при конях. Но для чего все это, мне пока неведомо.
Адомас задумался, сжав рукоять заступа с такой силой, что побелели пальцы. Боярин Дмитрий Боброк-Волынец! Был ли в мире еще хоть один человек, которого бы он, Адомас, так боялся и так ненавидел?
Выходец из волынской земли, попавшей после Батыева нашествия под власть великих литовских князей, Боброк не выдержал на своей родной земле чужого засилья и покинул ее. И после многолетних странствий нашел приют и спокойствие души на далекой московской земле, принеся туда как память о родине свое прозвище Боброк-Волынец. Скоро он стал правой рукой и незаменимым советником великого московского князя. Был он честен, умен и храбр, знал несколько языков, мог читать латинские и цесарские книги. Бывал в разных далеких землях, много видал страшного и поучительного.
Адомас поднял голову, глянул на собеседника.
— Я не верю тебе.
И снова русский воевода остался невозмутим.
— Я предвидел и это, боярин. Вот тебе подходящий случай проверить мои слова. Каждая птичка рано или поздно возвращается к своему гнезду. Я могу показать людей Боброка твоим слугам, а что делать дальше, не мне тебя учить. После того как ты решишь, можно ли мне верить, мы и продолжим наш разговор. Тебя это устраивает, боярин?
— Но ты еще не сказал, что хочешь получить за свою верную службу.
Воевода плотно сжал губы, взгляд его стал тяжелым.
— Боярин, князь Данило стар и тоже одинок, как и я. И если не станет его…
— Великий князь Литвы и я обещаем тебе это, воевода, — сразу ответил Адомас.
Он мог обещать все, что угодно. Он был уверен, что до выполнения обещаний дело никогда не дойдет, и воевода попросту не успеет воспользоваться плодами своего предательства.
— Благодарю, боярин. Скажи, где и когда ждать мне твоих людей?
— Они будут у тебя сегодня ночью. Узнаешь ты их вот по такому перстню…
Выйдя из великокняжеского цветника, воевода подошел к группе поджидавших его дружинников, вскочил в седло.
— К князю, — бросил он сотнику.
Но выехать из замка им удалось не сразу: в крепостные ворота въезжала целая кавалькада всадников. Впереди на рослом буланом жеребце восседал преисполненный важности боярин Векша. На нем был роскошный жупан, на голове золоченый шлем с султаном из перьев, на боку усыпанный самоцветами меч. По бокам боярина на белых тонконогих аргамаках ехали его два сына, молодые, статные, с лихо закрученными усами.
— Не русский боярин, а прямо аломанский князь, — презрительно заметил стоявший рядом с воеводой сотник. — Спеси-то сколько. А ведь ни умом, ни воинской доблестью боярин никогда не блистал.
— Зато его младший сын — добрый рубака, — сказал воевода. — Я дважды ходил с ним на крестоносцев. Жаль будет, если такой молодец пойдет по дорожке своего отца.
— Старший уже пошел, — сказал сотник. — Я был вместе с ним на ляшском порубежье, знаю.
Проводив глазами последние ряды конной дружины, следующей за своим боярином и его сыновьями, воевода вытянул коня плетью.
— Домой, сотник, домой. Князь Данило ждет нас.
2
Отложив в сторону манускрипт, Адомас медленно окинул взглядом представшего перед ним слугу. Усталое, осунувшееся лицо, исцарапанные ветвями деревьев руки, покрытые пылью сапоги. Это был один из тех слуг, которых он посылал к воеводе Богдану с приказанием следить за московскими лазутчиками.
— Я слушаю тебя, Казимир.
Слуга хорошо знал привычки своего господина, и поэтому его рассказ был краток.
Воевода Богдан сделал все, что обещал. Прибывших литовских соглядатаев он выдал за новых княжеских дворовых. Сам же Казимир попал даже в челядь, что обслуживала московитов. И когда двоим из них пришло время покидать княжескую усадьбу, воевода выделил его в провожатые. Звериными тропами он провел московитов в Черное урочище. И когда они отпустили его, пошел не обратно, а за ними. Так он попал в лесной лагерь московитов.
— Я родился и вырос в этих местах, боярин. Я змеей прополз мимо их секретов и очутился на краю большой поляны. Посреди нее горел костер, и вокруг сидело несколько человек. Но я узнал только одного, к которому подошли вновь прибывшие. Я вначале даже не поверил своим глазам, даже ущипнул себя. Потому что этим человеком был сам боярин Боброк-Волынец.
Адомас дернулся, и в стоявшем рядом канделябре заплясало пламя свечей.
— Врешь, холоп, — прошипел он, подавшись всем корпусом вперед, — откуда тебе знать боярина Боброка?
— Боярин, ты несколько раз посылал меня с тайными письмами в Москву. Там три или четыре раза я и видел боярина Волынца.
Откинувшись на спинку кресла, Адомас старался унять охватившую его дрожь.
— Дальше…
— Я потихоньку отполз от лагеря Боброка и направился к ближайшей нашей засаде. Я привел ее к поляне, приказал тайно следить за московитами и лишь после этого поскакал к тебе.
Адомас выпрямился в кресле, пристально глянул на слугу.
— Что еще скажешь о московитах? Сколько их, каковы собой?
— На поляне их было человек тридцать. Но боярин Боброк осторожен и, конечно, расставил стражу. Думаю, что всего наберется их душ пятьдесят. Все конны и оружны, в бронях и кольчугах.
— Что видел еще на поляне?
— Видел два воза. Стояли возле костра, и ходила вокруг них стража с копьями.
— Возы? — насторожился Адомас. — Что за возы? Откуда? С чем?
Казимир пожал плечами.
— Не знаю, боярин. Возы как возы. Такие почти в каждом хозяйстве имеются. Оба с поклажей, обшиты поверх рядном и перевиты веревками. И кони из упряжек рядом пасутся.
Адомас задумался. Значит, воевода Богдан сказал правду. Боброк не в Москве, не с московским Дмитрием, а здесь, на литовском порубежье. Что ему надо? Неужели его присутствие для князя Дмитрия сейчас важнее здесь, в Литве, чем в самой Москве или на кордонах со степью? Что в тех двух возах, которые даже при Боброке окружает стража?
— Я хочу сам увидеть Боброка, — сказал он.
— Боярин, если мы выступим сейчас же, то будем у ночного становища московитов только к вечеру.
— Выступим сейчас же. Предупреди об этом всех, кого нужно. И пусть будут наготове три конные сотни великокняжеской стражи. Иди.
Он проводил глазами уходящего Казимира и позвонил в колокольчик.
— Прикажи оседлать моего коня и помоги мне переодеться — сказал он тотчас вошедшему дворецкому.