— Великий князь, но если Ягайло разгадает наш план и двинется со всем своим войском на никем не защищенную Москву? Что делать тогда?
— То, что я говорил раньше: идти ко мне, только ко мне и со всей возможной для этого скоростью. Ведь разве за Москву подняли мы на эту смертельную схватку с Ордой всю Русь? Нет, брат, мы идем на бой за всю русскую землю, и судьбе Москвы будет решаться не под ее стенами, а там, на донских полях, где вся Русь будет сообща биться за свою честь и свободу. И если победителем в этой битве выйдет русский меч, то отстроим мы новую Москву, краше прежней. Ну а если останемся мертвыми на тех полях — не быть и Москве. Судьба Москвы, брат, неотделима от судьбы всех городов и всей земли русской, как неотделима наша с тобой доля от доли тех десятков тысяч русичей, что вверили свою судьбу в наши с тобой руки. И потому запомни мои слова, брат. Когда бы ты ни получил приказ боярина Боброка идти ко мне, выполняй его сразу без раздумий и промедлений. Что бы ни творилось вокруг, слово Боброка для тебя закон. Пусть вся Литва движется на Москву, пусть литовцы будут в одном переходе от нее, пусть они лезут на ее стены — по слову боярина Боброка ты должен бросить все и спешить ко мне. Запомни это мое последнее слово, брат, и следуй ему.
— Я все понял, великий князь.
— Тогда прощай.
Дмитрий тряхнул князя Владимира за плечи, они обнялись, трижды на прощание расцеловались.
— Прощай и ты, великий князь. До встречи на Дону.
Владимир Серпуховский круто развернулся на каблуках и быстрыми широкими шагами, придерживая меч, направился к выходу из сада. Проводив его глазами, Дмитрий прислонился плечом к старой яблоне, опустил голову. «Что ж, жребий брошен и дороги назад нет. Главное сейчас — выиграть время».
8
С того памятного дня, когда он шел по следу отряда Боброка, Адомас ждал неприятностей каждую минуту. Но эта, что сейчас принес гонец, была неожиданной и страшной даже для него.
— Великий князь, твой главный воевода на тевтонском порубежье боярин Лютвитас желает тебе долгих лет здоровья и сообщает, что русские полоцкие дружины снялись без его ведома с кордона и выступили походом домой.
Гонец уже целую минуту, неподвижно замерев у дверей, ждал ответа, а они оба, великий князь Ягайло и боярин Адомас, не могли произнести ни слова.
— Когда это случилось? — прозвучал наконец голос Ягайлы.
— Два дня назад, великий князь.
— Сколько их? — быстро спросил Адомас.
— Сорок сотен, из них не меньше пятнадцати конных.
— Кто ведет их?
— Воевода Рада и Тысяцкие Всеслав и Александр.
— Знаю, всех знаю, — загремел голос великого князя. — Сколько помню, все время к Москве тянутся.
Адомас поднял глаза на гонца.
— Иди отдыхай. И без моего ведома никому ни слова.
Оставшись вдвоем с Адомасом, великий князь дал выход своему гневу.
— Изменники! Предатели! Открыли дорогу тевтонам! И это в то время, когда я усиливаю свои границы.
Он метнулся вдоль стола влево, вправо, остановился против Адомаса.
— Боярин, ты мне обещал изловить Боброка. Теперь видишь, на что способно его золото?
— Великий князь, мы сами помогли Боброку. Хотели прикрыть свои западные и северные границы от крестоносцев полками литовских русичей, а все литовские войска повести на Русь. Но мы забыли про голос крови и зов родной земли. Это и есть наша ошибка.
Ягайло расхохотался, его зрачки мрачно блеснули.
— Что ж, боярин, если мы допустили эту ошибку, то нам ее и исправлять. Воевода Лютвитас не удержал их словом, я удержу мечом. Сегодня же возьму восемьдесят сотен моей отборной панцирной конницы и поведу ее на полочан.
Адомас грустно усмехнулся.
— Ты слетаешь ошибку, великий князь.
— Ошибку? Какую?
— Мы оба знаем русичей. Они не дрогнут и не отступят в бою. Будут биться с твоими панцирниками до последнего вздоха, и в лучшем случае у тебя останется только половина твоего отряда. А на тевтонском порубежье были ведь не только полочане, там остались еще и другие русские дружины. Что будет, когда они узнают, что ты уничтожил их братьев-полочан?
Ягайло нахмурился.
— Ты прав, боярин. Я знаю это проклятое славянское племя. Они никому не прощают своей пролитой крови. И поэтому я возьму с собой не восемь, а двадцать, тридцать тысяч своих лучших воинов. Я уничтожу не только полочан, но и любого, кто только выступит против меня.
В комнате раздался звук, напоминающий скрип колес плохо смазанной телеги. Это смеялся Адомас.
— Великий князь, и спасибо тебе за это скажет в первую очередь московский Дмитрий. Ведь своей распрей и борьбой с литовскими русичами ты добьешься как раз того, чего он так хочет: ты погрязнешь в своих междоусобицах, и твои братья возьмут тебя голыми руками.
Плотно сжав губы и дыша как загнанная лошадь, Ягайло некоторое время молчал.
— Ты опять прав, боярин, — наконец выдавил он из себя. — Я не могу сейчас воевать со своими подданными, особенно с русичами. Но я не могу и прощать открытой измены. Что же делать?
— Великий князь, мы слышали о полочанах только из уст гонца воеводы Лютвитаса. Но что может понимать в таких делах простой воин? И я предлагаю увидеть все своими глазами. Там, на месте, мы и найдем ответ.
Ягайло даже не раздумывал. — Я согласен с тобой, боярин…
Почти без отдыха Ягайло гнал свой отряд навстречу русичам. Впереди шла дозорная сотня, за ней в первой тысяче скакали великий князь и Адомас, а уже за ними растянулись и остальные семьдесят сотен тяжелой литовской конницы.
План великого князя был прост: перехватить русские дружины как можно дальше от районов со славянским населением, могущим выступить на их стороне, устроить им в удобном месте засаду и заставить сложить оружие.
Но судьба вносит свои поправки в любые планы. Передовая тысяча, в которой скакали они с Адомасом, только спустилась в широкий, извилистый лесной овраг, как Ягайло по сбившейся рыси своего жеребца и тревожному ржанию, раздавшемуся сразу в нескольких местах колонны, почувствовал, что размеренное, устоявшееся движение его отряда нарушено чем-то непредвиденным. Он распрямился в седле, сбросил с головы складки плаща, которым прикрывался от мелкого моросящего дождя, и быстро взглянул вперед. То, что он увидел, заставило его до крови закусить губы, чтобы сдержать крик ярости и обиды.
Ягайло не успел еще ни о чем подумать, в голове еще не мелькнуло ни одной связкой мысли, а кровь уже хлынула в голову, сердце застучало в груди тяжелым молотом. Он сразу понял: это конец, схватка с русичами уже закончилась, даже не начавшись, и он, великий литовский князь Ягайло, проиграл ее полностью. На противоположном скате оврага, на самой его вершине, прямо посреди лесной дороги, стояла группа конных. Все в них: и остроконечные, с еловцами, шлемы, и червленые щиты, и длинные прямые мечи, все их убранство и снаряжение было ему до мельчайших деталей знакомо и все-таки было чужим. Потому что перед ним стояли не его панцирники, а воины-русичи. Их было не больше десятка, но великий князь сразу узнал среди них и воеводу Раду, и тысяцких Всеслава и Александра. Это означало, что перед ним не передовой русский разъезд, случайно наткнувшийся на литовцев. Это была засада, западня, устроенная ничем не хуже той, что собирался устроить сам Ягайло. Он не ожидал от русичей такой быстроты и считал, что сможет встретить их только на следующий день. Он просто забыл о выносливости русской пехоты, славящейся еще со времен последнего киевского князя-язычника Святослава своими беспримерными переходами и способностью вступать в бой прямо с марша.
Забыв о дожде, не чувствуя, что по желобку на спине бежит струйка воды, стекающей с шлема, Ягайло смотрел, как от группы русичей отделились трое и двинулись навстречу рядам литовских конников, которые продолжали медленно взбираться на своих измученных лошадях вверх по скользкой глинистой Дороге, что вела из оврага.