рей Полоцкий. На Брянщине стоят двадцать тысяч русичей, а
их главный воевода опять-таки полурусич-полулитовец — твой
родной брат князь Дмитрий Трубчевский. Не тысячи русских
воинов на востоке твои враги, великий князь, а эти двое,
такие же сыновья старого Ольгерда, твоего отца, как и ты
сам, — князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. И опаснее
этих врагов у тебя нет никого.
Великий князь вздрогнул, его лицо исказилось ненавистью, сложенные на груди руки сжались в кулаки.
— Боярин, ни слова об этих предателях, — прогрипел он. —
Ни слова, прошу тебя...
Адомас внутренне рассмеялся, он всегда рассчитывал свой удар так, чтобы тот был как можно точнее и болезненнее. Он не ошибся и сейчас. Великий князь не мог терпеть даже упоминания о своих родных братьях, православных князьях Дмитрии и Андрее Ольгердовичах, вскоре после смерти их отца, прежнего великого литовского князя Ольгерда, перешедших на службу к московскому Дмитрию и ставших князьями в Брянске и Пскове. А сколько литовских и русских князей и бояр с менее известными именами тоже откололись от Литвы, признав над собой руку великого московского князя!
Глаза Ягайлы сузились от злости, по лицу пошли красные пятна.
Проклятые изменники, из-за зависти ко мне и моему ти
тулу они переметнулись к московскому Дмитрию.
Нет, великий князь, не зависть к тебе заставила их поки
нуть Литву и уйти к Дмитрию. Их матерью была русская кня
гиня, с ее молоком они впитали любозь к Руси. Они с детства
выросли в православии. И если ваш отец и ты видели в Руси
врага и шли на нее с мечом, то они видели в ней друга и
звали к союзу с ней. Они хотели, чтобы Русь и Литва, как две
сестры, стояли вместе и против ордынского грабежа на восто
ке, и против папского нашествия на западе.
Я согласен, что московский Дмитрий сделал хороший ход,
выставив против меня моих же братьев. Но почему я должен
бояться их, а не они меня?
12
— Великий князь, вы все трое сыновья Ольгерда. И пусть
у вас были разные матери, но вы росли и воспитывались вме
сте, у вас были одни и те же друзья. Сейчас эти друзья дет
ства стали литовскими князьями и боярами, твоими воеводами
и придворными. Знаешь ли ты, что творится у них в душе? Чью
сторону примут они, потерпи ты хоть малейшую неудачу
в своей борьбе с Русью? И тогда я не знаю, на голове какого
из сыновей старого Ольгерда очутится его корона.
Ягайло промолчал и отвернулся к окну. Затем снова донесся его глуховатый голос:
Ты прав, боярин, я согласен с тобой. И давай больше не
будем бередить старые раны.
Хорошо, великий князь. Но помни следующее. Татарский
Мамай будет сражаться только с Русью и московским князем
Дмитрием. А ты обнажаешь меч против своих родных братьев,
соперников на место великого литовского князя. И если Мамай,
потерпев неудачу, лишается только богатой и лакомой добычи,
то ты можешь потерять Литву и, возможно, жизнь. Помни всегда
об этом, великий князь.
Адомас замолчал, и некоторое время в комнате висела тишина. Но вот фигура великого князя, неподвижно стоявшего у окна, сдвинулась с места, он снова сел за стол, подпер голову руками, его глаза остановились на стоявшем возле двери Адомасе.
— Я воин, боярин. Никто даже из моих врагов не упрекнет
меня в трусости или неумении воевать. Но политика не моя
стихия. Так скажи сейчас, что делать мне, великому князю Лит
вы, у которого со всех сторон только враги, а единственный
союзник и друг — татарский хан, с которым не сегодня, так
завтра я сам буду вынужден скрестить меч.
Огонек торжества мелькнул и тотчас погас в опущенных глазах боярина, волна радости разлилась по его телу, сразу притупив никогда не затихающую боль.
— Великий князь, я прошу тебя только об одном — не то
ропись. Влезть в драку всегда легче, чем выбраться из нее.
Хан обещал прислать к тебе гонца, жди его, выслушай, что он
скажет, и лишь тогда решай, как тебе поступить. А пока не
спускай глаз со своих братьев, потому что неспроста стоят они
на нашем порубежье. И запри на крепкий замок свои грани
цы. Не торопись и жди...
4
Не только литовский князь Ягайло и его боярин Адомас ждали гонца из Орды. На несколько сот верст южнее, на той черте, где море северных лесов переходит в безбрежное раздолье южной степи, на вершине высокого кургана лежали трое. Одним из них был сотник князя Данилы Андрей, другим — московский сотник Григорий, пришедший в Литву вместе с Боб-роком. Третьим же был атаман той бесшабашной и воинственной, не признающей никого на свете свободолюбивой южнорусской вольницы, которая в то время начала формироваться на славянском порубежье со степью и которая через столетие войдет в историю всей Европы под именем казачества.
13
Над их головами высилась наскоро сложенная из бревен и жердей сторожевая вышка, на верху которой попеременно днем и ночью дежурил кто-то из дружинников сотника Андрея. У подножия кургана расположились остальные дружинники и несколько десятков людей атамана Дороша.
Все они тоже ждали гонца из Орды. Оба сотника хорошо помнили слова Боброка и князя Данилы, сказанные им на прощание. Несметные полчища хана Мамая уже двинулись на Русь и остановились у впадения в Дон реки Воронеж. Там Мамай решил разбить свой лагерь и собрать воедино все свое разноплеменное и разноязычное воинство. Оттуда, из его ставки в устье Воронежа, несколько дней назад им посланы гонцы к своим союзникам — рязанскому князю Олегу и великому литовскому князю Ягайле. Содержание посланных им грамот выведать не удалось, но как это сейчас нужно Руси! Как необходимо знать, куда и какими силами собирается идти Мамай, когда он намерен выступить, как планирует использовать войска своих союзников.
И поскольку людям боярина Боброка не удалось узнать содержание грамот в Орде, обоим сотникам было приказано перехватить гонца, везущего послание в Литву.
Дозорные прискакали лишь на шестой день, к вечеру. Усталые, запыленные, с провалившимися от бессонницы глазами, с потрескавшимися на ветру губами. Они соскочили с коней у подножия кургана и, разминая затекшие от долгой скачки ноги, двинулись к сторожевой вышке. Но атаман и сотники уже сами спешили им навстречу.