Вот и теперь — радоваться бы этой встрече с чужим разумом. Но радости не было. Были недоумение и растерянность, и, несмотря на многочисленные инструкции, предназначенные для подобных случаев, неизвестно было, как поступать. Инструкции запрещают наносить какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке они разрушили гнездо или, если угодно, жилище одного из аев, а затем, по существу, взяли заложника. Птицу, положим, можно сразу же отпустить, поправив ей крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном гнезде, а это при примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум аборигенов, как считал Брянов, давал ему право не церемониться и использовать заложника для того, чтобы побольше узнать об этом странном сообществе: аи — ззумы — уххи...
— Пусть-ка она поспит, — предложил Устьянцев. — Поспит,
успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже.
Монотонный шепот электросна вмиг усыпил птицу. Нина наотрез отказалась оставить ее, и Брянов с Устьянцевым вышли из «вибрика» вдвоем. Утренняя заря разрисовывала небо с бесцеремонностью юного художника. Сочные краски переливались одна в другую и как-то странно мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава под ногами оказалась не зеленой, а блекло-серой. Сталагмиты-деревья на опушке леса в лучах яркой зари играли радужно, словно подсвеченные изнутри.
Как полагалось, они обошли вокруг «вибрика» следом за бе-
7
жавшим впереди роботом. Другой робот, верная нянька Устьян-цева, замыкал шествие.
Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных изнутри мягким войлоком, как видно, обиталищ аев, разогнанных пульсацией гравитационного поля. В одном месте робот, бежавший впереди, остановился и замер, приподняв антенны. Затем медленно, как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы выжженной травы. Брянов скосил глаза к небольшому экранчику, вмонтированному в шлем, и увидел то, что видел робот: посередине черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора. А возле норы два огромных черных жука, как шелкопряды, быстро пеленали неподвижного ая. Аи был жив, и, похоже, ему нравилась эта процедура: на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка.
Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон внору и исчезли.
Вот они, уххи, — сказал Устьянцев.
Непохоже. — Боковым зрением продолжая следить за
зкранчиком, Брянов пошел к норе. — Непохоже, — повторил
он. — Уххов они боятся, а тут... Видел его лицо?
Так он спит...
Или загипнотизирован.
Скажи еще — заворожен...
Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый
об этом не расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая,
человек не радуется. А тут...
С чего ты взял, что кокон — это смерть?
Действительно, — удивился Брянов. Теперь эта мысль,
только что бывшая уверенностью, показалась ему нелепой. Чего
это вдруг подумал! По аналогии? И почему умильное выраже
ние личика ая должно означать именно удовольствие?..
«Все непонятное должно вызывать тревогу» — так гласит одна из основных заповедей космолетчика. Тревога торопит понять. Сейчас же Брянов не испытывал никакой тревоги. Он был переполнен только одним ощущением — радостным любопытством. Как в детстве, когда тревога еще не родилась в человеке, когда он полон только одним желанием — все потрогать, погладить, попробовать...
Нора была как нора, ничего особенного собой не представляла. Они подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу.
До опушки оставалось не больше трехсот метров, когда вдруг вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки этих удивительных деревьев. Брянов оглянулся, увидел над недалеким горизонтом малиново-красный гриб зэри: вставало солнце. Когда он вновь посмотрел на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц. По мере того как поднималось солнце, все больше освещая лес, все больше взлетело и птиц.
— Погляди-ка! — воскликнул Устьянцев. Он показывал на бе
лесую стену леса, куда-то ниже освещенной полосы. И тут
Брянов сам разглядел десятки аев, нахохлившимися совами си
девших на разлапистых ветвях.
Остановившись, они стали ждать. Робот, катившийся впереди,
8
потоптался на месте, пошевелил антеннами и снова медленно двинулся вперед. Аи смотрели на него и не двигались с места, не шевелились. Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы рассмотреть поближе. Но едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели, как аи зашевелились и один за другим, словно подброшенные, начали взлетать вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики, чирикали, пищали, не обращая на людей никакого внимания.
И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет с орбитыискал командира виброгравитрона.
Что случилось? — услышал он голос четвертого штурмана
Томана, дежурившего на связи.
Все в порядке.
«Вибрик» исчез!
Как это исчез? Вон он стоит.
Ты видишь, а я не вижу.
Сейчас выясню.
Он вызвал Нину, оставшуюся на «вибрике», но Нина не ответила. Это было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен был отозваться.
Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и все космолетчики немедленно возвращались к своим местам. Но ни Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось тревожным. Переглядываясь, они неторопливо пошли к «вибрику», строя догадки о странном исчезновении связи.
Только оказавшись внутри вибрагравитрона и закрыв люки, они ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все было на место. Не было только Нины и ее робота. И птица тоже исчезла. Обе двери карантинной камеры были раскрыты, что категорически запрещалось.
Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои люки и виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в пятистах метрах от поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины и ее робота нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью отсутствовали обязательные для работающего робота излучения.
Брянов доложил на звездолет об исчезновении Нины и о странном отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто не знал, что ему теперь делать. Садиться и обшаривать поляну казалось бессмысленным, возвращаться без Нины никак невозможным.
Повиси, — сказал Томан. — Можешь повисеть?
Сколько угодно. А толку?
Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди.
В солнечных лучах поле выглядело неровным и пестрым. Много было черных проплешин с воронками в середине. И много было точно таких же по размерам, как эти проплешины, круглых пологих холмиков. В этом сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность, но какая, этого Брянов не мог понять.