Во вторник я пригласил Треллу на ленч к «Рустерману». Предприятие, надо сказать, немного рискованное, поскольку там меня хорошо знают, но я предупредил по телефону Феликса, что расследую одно дело под вымышленной фамилией, и попросил его передать всем остальным, что они меня не знают. Однако как только мы появились в ресторане, я пожалел о том, что пригласил ее именно сюда. Естественно, все, начиная от швейцара и кончая самим Феликсом, знали к тому же и миссис Джарелл, поэтому я не могу вменить им в вину их любопытство. Тем не менее все прошло очень хорошо за исключением того момента, когда Бруно принес мне счет и положил рядом карандаш. Официант кладет карандаш лишь в том случае, если он уверен, что кредит в порядке. Я умышленно оставил этот факт без внимания, надеясь, что Трелла ничего не заметила, и, когда Бруно принес сдачу с двадцати долларов, я жестом дал ему понять, что он может оставить ее себе.
Во время ленча она сказала одну вещь, которую, как мне кажется, стоило приобщить к делу. Я заметил, что мне, очевидно, следует извиниться за свой опрометчивый вывод, касающийся наблюдения, будто Джарелл недолюбливает свою невестку, на что она ответила: извиняйтесь сколько угодно, но только не потому, что он опрометчив, а потому, что он ошибочен. Трелла пояснила, что ее муж не недолюбливает Сьюзен, а испытывает к ней слишком жаркие чувства.
– Ладно, – сказал я, – в таком случае приношу извинения за то, что перепутал. Но что это за чувства?
– Ради бога, перестаньте разыгрывать из себя невинность! Вы только вчера стали его секретарем, а уже провели все утро на балконе с Лоис и пригласили меня к «Рустерману». Ничего себе секретарь.
Но ведь его нет. Мне же велено убивать время.
– Когда он вернется, обо всех делах ему доложит Нора, о чем вам прекрасно известно. Я не дурочка, Алан, в самом деле не дурочка. Я была бы очень сообразительной, если бы не моя жуткая лень. Возможно, вы осведомлены о делах моего мужа больше, чем я. Ладно. Так вот, представьте себе, она его высекла.
– Что касается невинности, то я как секретарь обязан ее разыгрывать. Что же касается моей осведомленности относительно дел вашего мужа, то я и не знал, что Сьюзен его высекла. Вы присутствовали при этом?
– При этом никто не присутствовал. Только не подумайте, будто она его обыкновенно высекла – она этого делать не станет. Не знаю, как уж она это сделала, быть может, одним взглядом. Она может либо испепелить этим взглядом, либо обнадежить. А я и не подозревала, что женщина может испепелить его взглядом, я думала, для этого нужна раскаленная кочерга. Правда, это до того, как я узнала Сьюзен. Она уже околдовала вас?
– Нет. – Я и сам не знал, лгу или говорю правду. – Я не уверен, что правильно вас понял. Если же мне надлежит понимать все в буквальном смысле, в таком случае я достаточно невинен для того, чтобы быть шокированным. Сьюзен ведь жена его сына.
– Да. Ну и что?
– Но ведь он не придурок.
Она похлопала меня по руке.
– Должно быть, я ошиблась на ваш счет. Единственное ваше желание – прикидываться простачком. Конечно же, он придурок. Это известно каждому. Ну, коль уж я сделала выход, пойду пройдусь по магазинам. Не желаете составить мне компанию?
Я поблагодарил ее за честь, но тем не менее отклонил это предложение.
Стек сказал, что миссис Уимен Джарелл дома нет, мисс Джарелл тоже. Он передал мне, что мистер Фут просил ему доложить, когда я вернусь, на что я ответил: хорошо, доложите.
Решив, что мне подобает хотя бы появиться на своем рабочем месте, я повесил шляпу и плащ в стенной шкаф и направился в библиотеку. Нора Кент сидела за столом Джарелла и разговаривала по красному телефону; я приблизился ленивой походкой к стенным шкафчикам и открыл один наугад. «Бумажное производство в Бразилии», – прочитал я на верхней папке, вынул ее и начал листать.
– Вы что-нибудь ищете, мистер Грин? – раздался за моей спиной голос Норы.
Я обернулся.
– Да нет. Просто мне хочется сделать что-нибудь полезное. Если секретарю необходимо ознакомиться со всеми этими бумагами, то у меня уйдет на это, по-видимому, года два-три, не меньше.
– О нет, вовсе это не так уж и долго. Как только вернется мистер Джарелл, мы сразу же подключим вас к работе.
– Вежливый ответ. Ценю. Могли бы просто сказать: не суй нос куда не следует. – Я положил папку на место и закрыл шкафчик. – Могу быть чем-нибудь полезен? Одним словом, вам не требуется вынести мусорную корзину или сменить промокательную бумагу на пресс-папье?
– Нет, благодарю вас. Кстати, раз мистер Джарелл дал вам ключи, я не вправе запрещать вам совать нос куда не следует.
В ее манере поведения было что-то настораживающее. Дело не в том, что стенографистке не подобает говорить с секретарем в такой манере (уж кто-кто, а я понял, что называть ее стенографисткой то же самое, что Вульфа сыщиком). Не могу объяснить вам толком, что именно, поскольку не знаю сам. Я надеялся, что это прояснит наш дальнейший разговор, но тут зазвонил телефон.
Нора сняла трубку черного аппарата и через секунду передала ее мне.
– Это вас. Мистер Фут.
– Хэлло, Роджер. – Попрошаек я называю только по имени. – Алан у телефона.
– Вы очень плохой секретарь. Где вы болтались целый день?
– Вокруг да около. Но сейчас я на месте.
– Это я знаю. По-моему, вы играете в кункен. Не хотите ли разбогатеть? Старикан в отсутствии, так что вы там не требуетесь.
– С удовольствием. Где?
– В моей комнате. Я буду ждать вас.
Комната Фута оказалась побольше моей и целиком выражала натуру своего хозяина. Кресла были обиты зеленой кожей, к стенам приклеены десятки фотографий лошадей, в основном цветные.
– Нет такой лошади, которая бы не поживилась из моего кармана, – сказал Роджер. – Мускулистые. Красавцы. Красавицы. Я продираю утром глаза, а они здесь, передо мной. Стоит ради такого просыпаться.
Я думал, мы будем играть центов по двадцать за очко или даже больше и если он выиграет – я ему заплачу, если выиграю я – он останется мне должен. Однако мы играли как приятели: по центу за очко. Фут был первоклассным игроком, мог говорить о чем угодно, а сам помнил каждый снос и прикуп. Я выиграл всего 92 цента, и то только потому, что мне страшно везло.
Воспользовавшись каким-то его анекдотом, я бросил как бы мимоходом:
– Это напомнило мне одно замечание, услышанное сегодня. Кстати, что вы думаете о человеке, который пристает к жене собственного сына?
Он в это время раздавал карты. Его руки на секунду застыли в воздухе.
– Кому принадлежит это замечание?
– Этого я вам не скажу. Дело в том, что беседа была конфиденциальной.
– Имена назывались?
– Разумеется.
– Вас зовут Альфред?
– Алан.
– Я забываю имена людей, только не лошадей. Вот что я скажу вам, Алан. Что касается отношений моего зятя к деньгам и брату своей жены, то на этот счет я могу вам дать любые сведения. Во всем остальном я не авторитетен. Не горюю, если кто-то имеет против него зуб. Оплакивать не стану. Поехали.
Из этого высказывания я вряд ли что для себя извлек. В шесть я сказал, что мне нужно искупаться и переодеться перед свиданием с Лоис. Он быстро и точно подсчитал мой выигрыш и протянул мне листок для проверки.
– В настоящий момент я не располагаю девяносто двумя центами, – сказал он, – но они могут превратиться в девяносто два доллара. В четверг Пух Персика выигрывает в пятом забеге восемь к одному. Из шестидесяти долларов сорок могу поставить на него. На руки получу триста двадцать, из них половина ваши. Плюс девяноста два цента.
Я сказал, что это звучит очень заманчиво и что я дам ему ответ завтра. Я знал: получив деньги, он тут же исчезнет, а я этого не хотел.
Утром на балконе я предложил Лоис пообедать вместе и потанцевать. Я тогда назвал «Фламинго», но, судя по тому, что произошло днем у «Рустермана», туда идти не следовало. Поэтому я спросил у Лоис, не возражает ли она, если мы двинем в «Колонн» в Виллэдже.
Джарелл предупредил меня, что Лоис разборчива в партнерах, и, надо сказать, она имела на это полное право. Она чувствовала ритм всем телом и была послушна своему партнеру во всем. Для того чтобы не ударить перед ней лицом в грязь» я полностью отключился и думал лишь о своих руках и ногах, так что, когда наступила полночь, а вместе с нею подошло время выпить шампанского, я не продвинулся ни на шаг в том, что задумал.