Красюк слушал, накачивая себя злостью. Когда на суде почти то же самое говорил прокурор, он слушал, – прокурору так полагается, ему за это деньги платят. Но когда свой брат зэк начинает мораль читать… Красюк вдруг подумал, что Сизов хоть и зэк, но «своим братом» его никак не назовешь, другой он, совсем другой. Чужой. С этим не встанешь спина к спине, этот ради друга не пойдет на все, этому сначала надо знать, что за человек друг и заслуживает ли он защиты.
– Заткнись! – угрюмо сказал Красюк. – Мораль и в колонии надоела. – Он подумал, что пугать Сизова пока не стоит: еще сбежит. Пусть выводит из тайги, а там видно будет, что делать.
– А это не мораль, – все так же задумчиво сказал Сизов. – Это правда. Тебе вот золотишко покоя не дает, а по мне хоть бы его и вовсе не было. Касситерит – это олово и прежде всего олово. Но дело не только в касситерите. В этих горах и вообще в этом краю сказочные богатства. Уголь, железная руда, медь, – чего только нет. Немало здесь найдено, а что предстоит – дух захватывает… Ломоносов когда-то говорил: «Российское могущество будет прирастать Сибирью». Гениальное предвидение. Совсем немного пройдет времени, и приедут сюда люди…
– Зэки, – ехидно подсказал Красюк.
– Люди, – повторил Сизов. – И встанут большие города, пролягут железные дороги. В сопках встанут горно-обогатительные комбинаты, а на этом самом месте, вот тут, на берегу озера, будет построена набережная, и на ней, как на всех набережных мира, будут играть ребятишки. И люди будут приходить сюда любоваться озером…
Красюк слушал и дивился. Задремывал. Чудилось ему, что идет он по широкой набережной, а вокруг, за озером, впереди и сзади, вместо сопок, как терриконы, высятся горы из чистого золота, бери – не хочу. Он побежал к одной из таких гор, чтобы набить карманы дармовым золотишком, но тут откуда-то вывернулся Сизо-в, погрозил пальцем, как нашкодившему ученику:
– А что ты сделал для общества?
Красюк кинулся к другой горе, но из-за горы вышел милиционер.
– А откуда ты пришел? – спросил милиционер.
– Оттуда. – Красюк махнул рукой куда-то в сторону, собравшись по привычке сыграть дурачка.
Милиционер посмотрел в ту сторону и вдруг заревел страшно, по-медвежьи.
Красюк вскочил с противной дрожью во всем теле. Ночь была темная, как вчера, – ни луны, ни звезд. Сизов суетился возле костра, валил в огонь охапки сучьев. А за черной стеной леса, совсем близко, как и вчера, свирепо ревел медведь, скрипел когтями, драл сухую кору.
– Повадился, – сказал Сизов. – Теперь не отстанет.
– Чего ему надо?
– Поди пойми. Может, нашего кабана учуял, а может, просто так хулиганит.
– Уходить надо.
– Не получится, если уж повадился. За нами пойдет.
– Чего ж делать-го?
– Одно остается – напугать.
Они кричали и хором и по отдельности, сердито и уверенно кричали, чтобы не выказать голосом страха: звери отлично понимают, когда их боятся. Но медведя эти крики не очень пугали. Пошумев в лесу, он, как и вчера, сам по себе затих, исчез, не показавшись на опушке.
– Чем его напугаешь?
– Какой-нибудь внезапностью. Утром подумаем. Спи пока.
– А если он снова?
– Не придет. Похулиганил – и довольно. Медведь норму знает.
Утром они осмотрели лес, нашли исцарапанную медведем сосну. Похоже, что медведь был громадный: до верхних царапин даже Красюк рукой не доставал.
– Чем его напугаешь, такого здорового?
– А как говорил гражданин Дубов? Нет человека, к которому нельзя было бы подобрать ключик.
– Так то человека.
– Попробуем применить это к медведю. Его ведь главное – ошеломить. Если догадается о засаде – не испугается. Неожиданность – вот что нужно. Скажем, только он начнет дерево царапать, а тут ему колом по башке…
– Вот ты и давай стереги его с этим колом…
– Погоди, кажется, придумал, – сказал Сизов, осматривая сосну. – Подсади-ка меня. И нож дай.
Он долез до первого сука и стал подрезать его сверху. Резал долго, старательно. Когда дорезал до середины, попросил кинуть веревку, привязал ее к концу ветки и спустился на землю.
– Что удумал? – спросил Красюк.
– Счас увидишь.
Он потянул за веревку и надломил сук так, что он расщепился вдоль.
– Теперь вот что сделаем: привяжем камень побольше, подтянем его, захлестнем веревку вокруг ветки, проденем в расщепленное место, чтоб зажало, и обрежем конец.
– Ну и что?
– Если потянуть за надломленную ветку, конец веревки выскользнет и камень упадет.
– Ну и что? – снова спросил Красюк.
– Как только медведь начнет царапать сосну, мы потянем за ветку. Камень свалится медведю на голову, с ним случится «медвежья болезнь», он убежит и больше не вернется. Верное средство.
– Медвежья болезнь?
– Не слыхал? Другими словами, медведь наложит в штаны.
– Как бы нам не наложить. Хотел бы я знать, кто потянет за ветку?
– Если ты боишься, то я это сделаю. Привяжу к ветке веревку, отойду сколько можно н буду ждать.
– А если он тебя найдет?
– Думаешь, он нас возле костра найти не мог? Боялся. Хулиганы, они ведь все трусливые.
– Не нравится мне это.
– А ты всегда делаешь только то, что нравится?
– Давай хоть вместе затаимся.
Этого Сизов не ожидал. Что-то, видно, надломилось в Красюке, если заговорил о товариществе…
– Не надо, Юра, вдвоем затаиться труднее. Ты, как вчера, спи на своем месте…
Но Красюк в следующую ночь уснуть не мог. Полежал на ветках, запахнув от комаров голову телогрейкой и прислушиваясь. Тишина стояла плотная, и даже ветра, обычно шевелившегося в вершинах деревьев, теперь не было. Но тайга, как обычно, шуршала, стрекотала, вскрикивала различными голосами. Громче всех хохотал филин. И казалось Красюку, что филин хохочет над ним, запутавшимся в тайге, как и в жизни, напрасно мечтающим о богатой развеселой жизни. В этой ночной угрюмости леса, наедине с самим собой, ему вдруг стало совершенно ясно, что не будет у него богатства, потому что даже если и вынесет и продаст золото, то быстро спустит деньги, какие бы они ни были. Не умел он копить деньги, даже просто хранить не умел, это он знал за собой совершенно точно. И уж конечно, не будет веселья. Какое веселье, когда за спиной неотбытый срок? Да еще побег. Рано или поздно застукают – и опять пайка на лесоповале.
– Нич-чего! – со злостью сказал Красюк. Он встал и подсел к костру, подкинул веток для дыма. – Ничего. Хоть денек, да мой.
И снова мелькнула предательская мысль: до этого дня надо еще добраться. Он пожалел, что не расспросил о дороге на случай, если медведь все-таки найдет Сизова. Если это случится, куда идти, в какую хотя бы сторону? От этой мысли ему стало страшно. Темень кромешная, хохот этого проклятого филина и это одиночество у костра нагнали на него такую тоску, какой он не испытывал и в самые черные свои дни.
И тут он услышал резкое, как кашель, всхрапывание медведя.
Послышался скрежет когтей о кору, и вслед за тем страшный, берущий за душу рев резанул по ушам, пробрал, казалось, до самых печенок неприятной дрожью. Медведь словно бы перевел дух и снова принялся реветь. И вдруг он как-то странно икнул, будто ойкнул. И будто шороху прибавилось в тайге, и все стихло. Даже филин умолк от такого неожиданного поведения медведя.
Вскоре пришел Сизов, радостно посмеиваясь, принялся укладываться.
– Теперь можем спать спокойно. Шишку здоровую получил медведь, почешется.
Утром они осмотрели место. Под сосной валялся камень, обвязанный веревкой, а рядом «медвежьи следы» от внезапно случившегося с мишкой несварения желудка.
Красюк хохотал так, словно услышал донельзя оригинальный тюремный анекдот. Сказывались пережитые в одиночестве страхи. Сизов понимал причину этого неестественного смеха, но не мешал. С давних пор в нем укоренилось убеждение, что смех, если это не насмешка, действует благотворно. Смеясь, нельзя ни замышлять, ни делать злое.