— Здравствуй, — по-русски сказал туркмен.
— Здравствуйте, отец, — вежливо ответил Васильев. Больше они не знали, о чем говорить.
— К поезду? — спросил туркмен.
— На станцию, — осторожно ответил Васильев.
— Работаешь там? Хорошо, — просто так сказал туркмен.
Лошадь, воспользовавшись короткой остановкой, задремала.
Васильев взглянул на лошадь, на промыленные высокие колеса. Надо было что-нибудь сказать. Не спросить, а сказать. Но старик опередил его.
— Старая, — кивнул он на лошадь. — И я старый. Но не сидится. Вот так на дороге отдохнем. Потом дальше поедем.
— Вы хорошо говорите по-русски, — похвалил Васильев.
— Немного говорю, — сказал старик.
Он поправил папаху, причмокнул языком. Но на этот сигнал лошадь не обратила внимания. Пришлось ее не очень сильно, жалеючи, полоснуть камчой.
— Не туда я еду, — он показал плеткой в сторону станции. — Вместе бы доехали. Так скучно одному идти. Устанешь,
— Ничего, — бодро ответил Васильев. — Утро хорошее.
— Хорошее. Иди медленно. Сейчас на станцию вернется машина из аула. Довезет. Курбан — шофер. Попроси.
— Спасибо, отец. — Это внимание арбакеша немного насторожило Васильева.
Старик уже без жалости огрел как следует свою лошаденку, и арба заскрипела, тронулась с места. Все остальное произошло в считанные минуты.
Машина действительно вскоре вернулась. Но рядом с водителем сидел пограничник, в кузове еще двое.
— Здравствуй, товарищ, — поприветствовал шофер. — На станцию? Полезай. Я Курбан.
Васильев ответил на приветствие и, не отдавая себе отчета, машинально перемахнул в кузов.
— Устраивайтесь, — один из пограничников отодвинулся на ящик, уступая место.
— Ничего. Постою.
Машине двинулась в сторону станции, и Васильев почувствовал зарождающуюся какую-то отчаянную наглость. Такая наглость появлялась иногда в разговорах с английским консулом. Но в те минуты Васильев хамил, хотя и в меру. Поручика выводили из себя безукоризненное спокойствие Тиррела, его точность, показная корректность.
— Ребята, — тоном старшего спросил Васильев у пограничников, — закурить не найдется?
— Махорочка! — объявил один из них.
— С удовольствием.
Пограничник вытащил кисет и сложенный газетный лист.
— Угощайтесь, — по-деревенски предложил боец.
В своей армейской жизни Васильев научился сворачивать и козью ножку; искусно, быстро справлялся с самокруткой.
И когда он поднес к губам уже готовую самокрутку (в тряской машине ни крошки не уронил), собирался послюнявить бумагу, как…
Все произошло в один миг. Машина затормозила, его взяли за руки, и гут же в машину забрался еще один пограничник. Откуда он только взялся на пустынной проселочной дороге?!
— В чем дело? — спокойно спросил Васильев.
Он еще не верил в полный провал. Пограничники обыскали Васильева, удивленно переглянулись.
— Оружие?
— Есть перочинный нож, — по-прежнему спокойно ответил Васильев. — Вы за кого-то меня принимаете?
И тот пограничник, который только что забрался в кузов машины, передохнув, сказал:
— Принимаем.
— Дайте хотя докурить, — улыбнулся Васильев.
Это спокойствие, улыбка подействовали даже на Ткаченко.
«Черт его знает… — невольно подумал он. — Неужели не тот?»
Ткаченко пошел по степи за нарушителем. Потом продвинулся вперед по дороге до развилки. Попросил шофера
Курбана сообщить на заставу, а старого арбакеша Мирали-ага проследить за незнакомцем. «Он! Он и никто другой! Держится хорошо Но почему без оружия?»
— Курите. Спички у вас есть?
— Нет, братцы, — простодушно ответил Васильев.
Машина с трудом развернулась на узкой проселочной дороге.
— Куда вы меня везете? — спросил Васильев.
— На заставу.
— Что ж… — пожал плечами Васильев.
Курил он жадно, до последней затяжки, умело удерживая окурок в твердых пальцах.
«А курит вот так он редко, — подумал Ткаченко. — Кончики пальцев были бы коричневые. У него руки ничего, светлые. Хотя рабочие, знакомые с металлом».
Васильев думал о своем.
«Неужели этот дурак проводник вывел меня под самый нос заставы?»
Последние три месяца Васильев проработал в авторемонтной мастерской. Это дело он знал. И руки теперь не выглядели офицерскими. Консул предусмотрел и это.
Когда Васильева привезли на заставу и представили начальнику, он медленно (пусть видят ладони) развел руками.
Разговор с начальником заставы был коротким:
— Между вторым и третьим часом местного времени вы перешли государственную границу в районе ущелья. За вашим переходом наблюдали с той стороны, с адыра. Там теперь считают, что вы перешли благополучно.
— Вы слишком… — опять поднял ладонь Васильев.
— За каждым вашим шагом наблюдали, И пограничники, и местные жители
Васильев понял, что все разработанные в кабинете консула варианты летят к чертовой матери.
Начальник заставы был молод, лет двадцати пяти, не больше.
Откуда эта хватка? Опыт? Он, кадровый офицер, побывавший в боях, тщательно подготовившийся к выполнению задания, или, как назвал консул, к миссии чрезвычайной важности. Лопнула миссия. Вот тебе и чрезвычайная миссия.
— За каждым шагом… — будто про себя повторил Васильев. — Да.
СТРОКИ ПРОТОКОЛА
Васильева допрашивали пятый день. Спокойно, обстоятельно, не подгоняя. Даже интересовались — не устал ли он,
«Решили купить. Втянуть в игру», — подумал Васильев.
Следователь с интеллигентным лицом, вежливый и, видно, начитанный человек. У зеленых глаз десятки тонких, добрых морщинок. Аккуратные усы. Не прокуренные, лохматые, а тонкие, подправленные.
За спиной у этого человека, по-видимому, большой житейский опыт. Наверное, и он насиделся в кабинетах следователей… Вот за этой стороной стола, где находится сейчас Васильев.
Слышал о таких людях поручик. Они и в ссылках, и в тюрьмах учились, читали, работали с невероятным, непонятным упорством.
У Васильева в случае провала была хорошая версия. Он выложит всю подлинную биографию. Даже скажет о своем не очень хорошем отношении к нижним чинам. Разумеется, во имя дисциплины, присяги, службы. Это же присяга заставила его сражаться против Красной Армии. И опять, конечно, ни слова о том, как цепко, до боли в пальцах он жал на гашетку пулемета.
Мать еще жива. Могут проверить бедное положение их семьи. А перешел он границу потому, что русский человек; ему осточертела эмиграция, чужбина. Хорошая версия.
Ею можно было бы воспользоваться. Но не хватило пяти минут. Остаться бы до ареста одному на пять минут, уничтожить шифр, ключ к нему. Шифр, зашитый в пиджак, был обнаружен при обыске.
На пятый день следователь, долго интересовавшийся биографией, подошел, наконец, к главным вопросам.
— Вы умный человек, — сказал он, — и, по-моему, понимаете, что не стоит тянуть время. Ясно, что вы перешли границу с заданием. Я даже догадываюсь, кто вас послал.
— Интересно? — хмыкнул Васильев.
— Могу, конечно, ошибиться, — продолжал следователь. — Но, видимо, вы очередная жертва английского консула Тиррела. Очень энергичного человека. — Следователь улыбнулся. — Никак не хочет угомониться. И какие только методы борьбы не применял против нас!
Васильев выдал себя только хрустом пальцев. Он сжал их до боли, а лицо осталось спокойным, равнодушным.
— Жертва… — Он качнул головой, усмехнулся.
— Но не борец же вы в прямом смысле слова! И за что борец? Что можно изменить? И пошли вы на задание ради счета, который вам откроют в каком-нибудь банке.
На столе стопка тетрадочных листков, ручка, небольшая конторская чернильница.