Ровнин подошел к Ганне, спросил взглядом: ну что? Она молча изобразила лицом что-то среднее между сожалением и недоумением. Значит, пока он уходил, здесь ничего особенного не случилось. Но если кто-то за это время трогал письмо — мало хорошего.
— Письмо никто не трогал?
— Нет.
Некоторое облегчение. Отпечатки пальцев на конверте никуда от него не денутся. Теперь дальше.
— Ганна, ты не помнишь, что у этого парня было под курткой?
Она посмотрела ему в глаза.
— Под курткой? По-моему, рубашка.
— По-моему или точно? Какого цвета?
— Светлая.
Светлой вполне можно назвать и рубашку в желтоватую клетку. Но все-таки, как бы он ни обнадеживал сейчас себя, рубашка ушла. Уплыла.
— Ганночка, может быть, ты все-таки вспомнишь?
— Знаешь, Андрей, честно говоря, на рубашку я не обратила внимания. Помню, что на нем была синяя куртка. И все.
— Хорошо. Тогда вот что: пойди в дежурку, возьми лист бумаги и постарайся описать мне этого парня. Понимаешь, Ганусик? Только не спеши. Посиди, подумай, вспомни и запиши о нем все, что вспомнишь. По очереди все о его лице, начиная с макушки. Если ты точно помнишь, что волосы светлые, пиши: светлые. Если помнишь оттенок, пиши оттенок. Если, допустим, не уверена, что светлые, тогда «кажется, светлые». Дальше то же самое о глазах. Потом о носе, и в том же духе до подбородка и шеи. Это называется «словесный портрет». Иди. Напишешь — и жди меня в дежурке.
Ровнин сел за стол, снял трубку. Кажется, без дополнительного наблюдения теперь не обойтись. Ладно. Теперь уже выбирать не приходится.
— Иван Константинович, не знаю уж, как и извиняться. Опять Андрей Александрович вас беспокоит. («Звоню по делу».)
— Да, да, здравствуйте, очень рад. Что, неужели опять авария? («Пришло письмо?»)
— Авария, Иван Константинович.
— Надеюсь, легкая? Как и в прошлый раз? («Предполагаете ли вы, что это опять пустышка?»)
Нет, он не предполагает, что это пустышка. Конечно, все может быть, но он не предполагает.
— Боюсь, на этот раз серьезней, Иван Константинович. («Вряд ли это пустышка»)
— Ай-яй-яй. Нужна помощь? («Нуждаетесь в дополнительном наблюдении»?)
— Нужна. Ну и, естественно, поставьте в известность ГАИ. («Прошу установить тщательно скрытое дополнительное наблюдение, а также взять санкцию прокурора на вскрытие письма».)
Словесный портрет, полученный от Ганны через полчаса, Ровнин спрятал не читая. За столом он просидел, не отходя, до одиннадцати, пока не закрыли дверь. Потом предупредил тетю Полю, что останется на ночь. У стеллажа все пока было спокойно: письмо оставалось в ячейке, его никто не тронул и не передвинул. После одиннадцати тетя Поля ушла спать в дежурку. Выждав для верности еще часа три, Ровнин подошел к ячейке. Сначала он изучил расположение письма, потом оградил его для верности четырьмя спичками, установив точное расположение. Только после этого, подняв письмо «за ребра», аккуратно, как можно аккуратней снял с двух сторон отпечатки пальцев. Спрягав ленту с отпечатками в пакетик, пошел на кухню, разогрел воду в чайнике; когда из носа забила струйка, разогрел над паром клей и вскрыл письмо. Осторожно достал из конверта сложенный вчетверо листок. Внимательно осмотрел, прежде чем развернуть. Листок нелинованный; в отгибе, в правом верхнем углу, хорошо проглядывается почтовый рисунок: голубой жезл Меркурия в лавровом венке. Листок куплен на почте, и написано письмо скорей всего там же. Он развернул его: почерк мужской, совсем другой, чем на конверте. На пустышку непохоже. Вполне может быть, что и этот текст написан кем-то другим, по просьбе. Сняв и отсюда отпечатки пальцев и спрятав ленту, Ровнин стал внимательно читать текст.
«Витя, привет! Рад сообщить, что могу встретить тебя с Машей 5 июня в четыре дня у проходной «Пролетария». Если почему-либо тебе не нравится «Пролетарий», то в тот же день и в тот же час подходи с ней же к «Цветмету» или «Судостроителю» — на выбор. Встретимся в любом случае. Только предупреди. С приветом, любящий тебя Вася».
Нет, это не пустышка. С Машей. Что такое «с Машей», понятно — это значит «с машиной». Сейчас третье июня; пятое через два дня. Это не пустышка хотя бы потому, что срок между письмом и налетом здесь тот же, что был и тогда, с Лешкой. Четвертого, пятого и шестого — общие дни выдачи зарплаты. Сегодня вторник, значит, это будет четверг. «Пролетарий», «Цветмет» и «Красный судостроитель» — три завода, известные в городе. Все три в удаленных районах. Значит, эти три перевозки будут без радиоконтроля? Если так, то у них есть кто-то в банке. Шифр. Шифр в письме самый что ни на есть примитивный. Впрочем, заботиться о сложности шифра им ведь почти ни к нему. Потому что единственное, чего они могли бы опасаться, — что письмо случайно вскроет кто-то из общежития. Дуриком. Но, увидев этот невинный текст, такой человек, по мысли, запечатает письмо и снова положит его на место. Поэтому и затемнились они чуть-чуть, слегка. Именно на тот случай. На недотепу. Значит, Лешка был прав. Черт! Ах, Леша! Выползти на святом духу, почти ни на чем на связь! На реальную связь, и на какую! А он, Ровнин, он этот выход, ювелирный выход, кажется, вчистую завалил. По своей вине. Впрочем, это неважно, по своей ли вине или по воле случая, но завалил. Ведь еще днем, всего несколько часов назад, он мог легко, совсем легко, без, особых усилий взять того, кто положил письмо. Тепленького и свеженького. Теперь же никаких гарантий.