Механизм-кресло, осторожно шагая, вынес штурмана на внешнюю обшивку «Ренаты». Роб шагал рядом, чуть приотстав. Тяжелые облака окутывали корабль. В первое мгновение они показались Стафо гусгой, даже вязкой массой. Бурая пыльца оседала на гибких сочленениях «кресла», на серебристой поверхности скафандра.
Стафо вытащил колбу, какое-то время подержал ее открытой и затем тщательно закрыл. Проба взята! В провалах бурых облаков изредка показывался клочок угольно-черного пространства, на котором ярко горели звезды,
Стафо осмотрел корабль и убедился, что внешняя обшивка в хорошем состоянии. Он ожидал худшего.
— Пора обратно! — позвал он Роба и двинулся к люку, ведущему в переходную камеру.
Штурман не удивился, что и на этот раз люк оказался заклиненным. Роб достал лучевой пистолет и провел невидимой струей по. месту стыковки люка с обшивкой. Этого оказалось достаточно, чтобы люк открылся.
Отправив Роба посмотреть, что изменилось на головном пульте за время их отсутствия, Стафо велед «креслу» отнести себя в биоотсек. Он обвел взглядом корешки старых книг на стеллаже, установки, в которых благодаря Маше немного разбирался, и решил теперь же, хотя бы предварительно, исследовать бурое вещество. Но в этот момент перед глазами штурмана появилось странное мерцание, которое стремительно усиливалось. Он хотел вызвать на помощь Роба, но губы и язык одеревенели, стали непослушными. В довершение всего вспыхнул экран, который с того часа, когда Мария легла в анабиоз, включать было некому. Из глубины его надвигался на Стафо огромный оранжевый паук. Ноги его хищно двигались, поверхность колыха-лась.
Стафо почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Пальцы его разжались, и пробирка упала на пол.
Очнувшись, Стафо поначалу не мог сообразить, где он и что с ним. В воздухе рядом плавало одеяло. Стафо сделал резкое движение, пытаясь схватить одеяло, и больно ударился локтем о стенку. Это его привело в себя.
Невесомость!
Какое-то время Стафо, кувыркаясь, плавал в пространстве отсека, затем, перебирая руками по штанге, бросился к головному пульту.
Хорошенькое дело! Пока он был в забытьи, автоматы, видимо, уже включили механизм пробуждения экипажа. Стафо прыгнул в «кресло» и помчался в биозал. Он отвык от состояния невесомости и чувствовал себя неуклюже.
Вот и биозал. У Стафо перехватило дыхание. Где-то здесь, за одной из этих двадцати семи дверей, крепким сном спит Мария. Меньше чем через сутки он увидит ее!..
Штурман медленно обошел все двери. За двадцать часов до выхода человека из анабиотической ванны, циферблат часов над дверьми должен начать мерцать. Все циферблаты были., однако, темны, как и в предыдущие дни, когда Стафо приходил сюда. Штурман твердо решил, что будет дожидаться здесь пробуждения экипажа. Он уже предвкушал, как удивятся все, увидев его, живого и невредимого, пережившего бешеные перегрузки. Кажется, сто лет прошло с того момента, когда он с ужасом убедился, что не успел лечь в анабиоз. И вот не погиб же!
Постепенно штурманом начало овладевать беспокойство. Он снова обвел взглядом темные циферблаты. Неужели до пробуждения экипажа остается все еще больше двадцати часов?!
Тишина в зале становилась гнетущей.
Что-то было неладно. Быть может, сигнал пробуждения по каким-то причинам не включился? Что делать? Но механизм действия биованн ему неведом. Стафо послал Роба за едой, наскоро перекусил. Затем немного подремал, зависнув в воздухе. Проснувшись, лихорадочно оглядел все двери: ни на одной из них циферблат не вспыхнул.
Шла минута за минутой. Мертвая тишина давила на барабанные перепонки.
— Роб, сделай же что-нибудь! — не выдержав, крикнул Стафо, и голос его замер под сводами.
— Я не имею права вмешиваться в процесс анабиоза, — ответил робот ровным голосом.
По команде Дора на главных стапелях планеты спешно сооружался корабль-перехватчик. Он должен был подойти к чужому кораблю, снять с него все ценные приборы, и прежде всего аппарат свертки пространства с носовой части. После этого надлежало взорвать чужой корабль, распылить его в вакууме, чтобы и след пришельцев затерялся в космосе, чтобы никто впредь не тревожил стареющего Дора. А он, Дор, приобретя новые аппараты и обогатившись техническими идеями, воспрянет и поведет планету к новому расцвету.
Сооружение перехватчика, однако, шло не так быстро, как хотелось бы Дору. Ему даже пришлось, впервые за полторы сотни лет, покинуть хрустальную башню и самому отправиться па центральные стапеля. Это помогло делу — за несколько дней сборка корабля была почти завершена.
Но здесь, передвигаясь по сборочной площадке, Дор почувствовал, что выбивается из последних сил. Палящее солнце заставляло его жалко ежиться, и никакая противорадиационная защита не помогала. Ночи тянулись бесконечно долго: он никак не мог отключиться, а без этого энергия в его блоках не могла аккумулироваться. Внимание Дора то и дело рассеивалось, и три или четыре раза он отдал манипуляторам команды невпопад, а это грозило серьезными осложнениями: сложные, самостоятельные системы могли выйти из-под его повиновения. В течение всего обратного пути в мозгу Дора проносились отрывочные, беспорядочные картины. Они наплывали, набегали одна на другую, смешивались в пестрый клубок, в котором разобраться было непросто.
Дор не вмешивался силой воли в поток картин, чтобы упорядочить их. Пусть себе набегают самопроизвольно! Эти его клочки воспоминаний продолжали транслироваться в ближний космос, ослепляя чужой корабль, мешая его приборам вести наблюдение за окружающим пространством. Потому, чем запутанней будут картины, тем лучше.
Последние метры до хрустальной башни Дор преодолевал в каком-то забытьи. Клочки воспоминаний мешались е реальностью, образуя диковинный сплав.
…Когда-то на стене висел древний прибор для измерения времени — часы. Этот прибор был одной из загадок, до сих пор не разгаданных Дором. Почему не измерять время атомными или, кварцевыми часами, дающими погрешность в одну десятимиллионную секунды на целое столетие? Так нет же! Конструктор Дора Георгий Коробейников и не думал расставаться с этой рухлядью. Он ценил ее и с гордостью показывал гостям. Чем гордился? Прибор был сработан грубо, примитивно. Большой латунный маятник беззаботно раскачивался, нарезая вечность на равные дольки. Но именно он, этот маятник, запечатлевшийся в памяти Дора, подсказал идею величайшего открытия, которым он до сих пор гордится. Благодаря этому открытию он сумел вырвать «Электрон» из смертельной ловушки, спасти себя. Значит, не будь старого маятника, не было бы и машинной цивилизации Дорадо.
…Лава, кипящая при проходке первых шахт на планете? Нет, это бушуют ледяные волны Тихого океана, где Дор проходит свой первый учебный поиск. Он не овладел еще сложной координацией движений. Судно прыгает с волны на волну, да так, что радиомачта задевает пенные гребни. Дор, не удержавшись, скатывается с палубы. А плавать он еще не умеет. Тут же за ним прыгает Георгий и, рискуя жизнью, спасает Дора, свое детище.
…Снова из глубин памяти поднимается веранда, с часами, погруженная в жидкое золото вечернего солнца. Дор, одним прыжком преодолев ступени, мягко опускается на крыльцо. Навстречу ему выходит Екатерина. Она всегда улыбается, когда видит Дора. Лицо ее расплывается, превращается поочередно в тысячи лиц, когда-либо виденных Дором…
Когда Дор вкатился в хрустальную башню, у него не было сил даже оглядеть приборы. Придя немного в себя, Дор переместился к биоэкрану. Вместо одного светлячка на экране теперь горело два.
— Ура! — не сдержавшись, закричал Стафо, когда над одной из дверей биозала ожил и замерцал голубой круг циферблата. Радость штурмана, однако, оказалась преждевременной — первые ожившие часы оказались и единственными.
Кто же из экипажа стал первым на путь к пробуждению? Кто?..
Он подошел к двери и долго, не отрываясь, смотрел на ожившую стрелку — узкий кинжальный пучок, излучаемый крупинкой радиоактивного кобальта. Стрелка двигалась по кругу равномерными толчками, в ритме спящего сердца.
Но почему не вспыхивают остальные циферблаты?