ИСКАТЕЛЬ № 4 1982
Сергей АБРАМОВ
ДВА УЗЛА НА ПОЛОТЕНЦЕ
Дом этот действительно старый, построенный еще в начале века, одноэтажный и односемейный, стоял на выселках в Заречье, где доживали свой век заштатные соборные клирики. Сложили его давным-давно из корабельного леса шестивершковой толщины, и выглядел он старик стариком. Только несколько бревен под крышей, видимо подгнившие, были заменены так, что старик этот красовался щеголем, напялившим на лоб не по возрасту светлую шляпу.
Окна по фасаду были распахнуты, и из них доносилось на улицу негромкое жужжание электродрели.
Михеев сверлил стену, стоя на стремянке. Востоков внизу придерживал лестницу.
— Насквозь, — вздохнул Михеев, вынимая из дерева сверло. — Третью дырку буравим, и хоть бы что. Никакого следа металла.
— Можно еще раз простучать, — сказал Востоков. — Ведь бревна изнутри дубовыми досками обшиты. Так что тайник до потолка можно оборудовать.
— Сказка это твое «сокровище».
— Будем точны, Василий Иванович: легенда. А когда легенда оборачивается былью, нужен поиск. Куда эта ведьма могла клад засунуть? Сколько лет ищем — в доме нет. В земле у дома или под домом? Так она дар своего попа в землю не спрячет. Земля — для мертвых. Земля еси и в землю отыдеши. Значит, в стене, где бревна перекладывали. В таких бревнах да еще в дощатой набивке лучше всего тайник оборудовать Тем более не задаром, для церкви. Какой плотник жене протопопа откажет?
Михееву сверлить не хотелось В протопоповский клад он не верил. Уголовный розыск клады находит, а кладоискатели нет. Да и не окрутила ли их старуха? Ей что? Лишь бы Христу угодить.
— Поживем всласть, когда ценности из стены вынем, — сказал Востоков, — А что они там есть, у меня документ имеется. Читал ее письмо протопопу?
— Это не я читал, а ты вслух трубил.
— В чужие руки таких документов не дают. Слушай еще раз внимательно: «Дар бесценный твой, отец, сама Катерине отдам, когда вырастет и созреет, и коли в хорошие руки попадет, когда замуж выйдет. Только крута она нравом: в тебя пошла, отче. Девчонка она еще, а матери так и выложила, не ищи жениха мне, мать, сама найду, кто приглянется. Я смолчала, только запомнила и решила, что надо ждать. Славно все-таки, что ты о девчонке позаботился, а не о недоумке своем, что в колонии сидит. Только меня сумление берет, угоден ли дар твой господину богу нашему: очень высоко, говоришь, его оценили — большой урон для власти мирской будет. Вот я и подумала пока держать его ото всех в тайне. Спрячу наглухо в стенке. Плотник Ефимыч такой тайничок мне вырезал: ни глазу постороннему, ни лапам чужим не добраться. Сто лет проживет, если сама не выну». Ну а дальше ерунда пойдет, сплетни семейные, — заключил Востоков. — Ты, Василий, поторопись, а то теща соизволит с обедни вернуться. Время — деньги, это про нас сказано. Сверли, пока не досверлишься.
И досверлил: дрель металл нащупала…
— Останови, — сказал Востоков.
— Неужто золото?
— Может, и серебро. Я же тебе говорил, что золотая утварь тоже была. Специально хранилась для особых служений, когда, скажем, наезжий митрополит всенощную или обедню служил. Да и на сабашниковских иконах золотые ризы были.
— Это ж какие такие сабашниковские? — удивился Михеев.
— Был такой купец при Николае Втором. Так он здешнему собору иконы только в золотых ризах дарил. Отец рассказывал. А после революции было изъятие церковных ценностей. Вот я и думаю, что папахен мой, как настоятель собора, к этому золотишку руку вовремя приложил. И ценности сдал, и себя не обидел. А письма тещи твоей и моей мачехи мне на днях вернули в соборе. Золотили иконостас, а под образом в золоченом окладе тайничок с письмами. Среди них я и нашел счастливый для нас документик.
У Михеева в васильковых его глазах, из-за которых незамужние девки когда-то передраться готовы были, засветился огонек ее интереса, а страха, пожалуй. Рассказанное Востоковым его явно обеспокоило.
— Что стоит твой документик, если по всему церковному причту его назубок выучили?
— Ни-ни, — покачал головой Востоков. — И отец давно умер, и старых клириков почти не осталось. А новых не занимают сердечные дела покойников. Да и старичок реставратор, как нашел письма, так мне их и передал: увидал меня в окно, когда я проходил мимо. Все ведь знают, чей я сын и кого могут заинтересовать эти письма. К тому же лежалые, нетронутые, резиночкой перетянуты, а на запылившемся верхнем конверте крупными буквами выписано: «Его преосвященству отцу Серафиму лично в руки». Не унывай, Васек, кроме нас с тобой, о сокровище никто и не ведает.
— Так-то оно так, — усмехнулся Михеев и почему-то подмигнул собеседнику: — А ты к чему? Чужая собака к ничьей косточке тянется. Только косточка не для нее припасена. Наследство-то Катьке оставлено.
— Было оставлено. А сейчас без меня вам делить его не удастся. Мой пай — половина. По-честному. А не согласны — государству отдам.
Тут-то и вернулись домой Марьяна с дочерью, не достояв ранней обедни в соборе. Марьяна уже не пела в хоре, давно потеряв голос, пела Екатерина, усвоив навыки матери и ритуал утренних и вечерних церковных служб. Но в этот день она подпевать не могла: сорвала голос.
Возвращение жены и тещи Михеева застало обоих врасплох. Михеев едва со стремянки не упал, даже дрель не успел спрятать. Востоков тоже смутился. Но именно с него и начала свою язвительную увертюру Марьяна.
— Что-то я не звала тебя в гости. Ты на черном ходу живешь и черным ходом к себе пройти можешь.
— Значит, по-вашему, я и к Василию зайти не могу? — с отменной вежливостью заметил Востоков. Андрей Серафимович не любил скандалов и давно знал, чем может окончиться разговор с полоумной бабой. А она не унималась:
— У Василия своя комната есть, а ты у меня гостишь, родственничек. В моей комнате. Может, оценить мои вещи пришел, товарищ оценщик? Так ваша комиссионка на них не позарится, да и я продавать не собираюсь.
— Я попозже к тебе зайду, Васёк, — сказал Востоков и, не прощаясь, вышел.
Наступило неловкое молчание. Поступь главы семьи и хозяйки дома была тяжелой.
— Что это у тебя в стене торчит? — спросила она зятя.
— Сверло застряло. Там металлическая прокладка, должно быть.
— Зачем сверлил, херувим? Спрашиваю.
От неловкости у Михеева даже лицо вспотело. Он действительно походил сейчас на потолстевшего ангела.
— Зачем же так с родней разговаривать, Марьяна Федоровна?
— Федоровна, — поправила она с ударением. — Что вы искали с Андреем, я догадываюсь. Так вот послушайте, — прибавила она с вызовом. — Эта «металлическая прокладка» останется в стене до моей кончины. А если вы изымете ее вопреки воле моей, я тут же извещу уголовный розыск. Государство сумеет о сем озаботиться.
Андрей и Василий, заранее сговорившись, встретились в кафе, где водки не подают. Для трезвого разговора «сухой закон» требуется.
— Разговор у нас длинный будет. И трудный. Его сивухой не облегчишь.
— Что ж, послушаем.
— А задумывался ли ты, Васек, как мы с тобой дальше жить станем? Ты до пенсии будешь тянуть физкультуру в школе, если мускулы к шестидесяти не ослабнут, а я оценивать мебель в комиссионке. Зарплату нам не прибавят, а выгнать могут, если проштрафимся. Деньги со сберкнижки мы распылим, новых сбережений не вложим, что ж останется? Играть в спортлото до получения сокровища после смерти твоей Кабанихи? Только она, по-моему, умирать не собирается. Может, с тещей твоей в открытую поговорить, без ругани, по-хорошему? Вдруг снизойдет?