— Значит, ваша жена в курсе событий?
— По поводу телефонных звонков? Нет.
— Ей неизвестны некоторые ваши поступки?
— Абсолютно.
— Однако вы звонили из городской телефонной кабины…
— Не хватило терпения дожидаться другого случая. Я сказал ей, что оставил ключ от комнаты в замке и надо позвонить консьержу.
— Почему же вы не закончили набирать номер?
— Почувствовал, что за мной следят.
— Вы ничего не увидели?
— Что-то шевельнулось за деревом. В то же время я подумал, что звонок бесполезен и излишен.
— Почему?
Он не ответил, положил обе руки, пухлые, ухоженные, на колени. — Если желаете курить…
— Я не курю.
— Дым вам не мешает?
— Жена моя курит. Даже слишком.
— Вы не сомневались, что на проводе Франсина Ланж?
Он снова не ответил, но и не отрицал.
— Вчера вы ее вызвали и объявили, что снова позвоните и назначите свидание. Я имею все основания предполагать, что час и место встречи намечены на сегодня…
— Извините, я не могу… — У него перехватило дыхание, и легкий свист, шедший из горла, заглушил слова.
— Вы рассчитываете на помощь адвоката?
Он махнул неопределенно рукой, как бы отгоняя эту мысль,
— Поймите, месье Пеллардо, с этого момента вы лишены свободы. — Лекер тактично не произнес слова «заключенный», и Мегрэ был ему благодарен за это. Человек этот импонировал им обоим.
— В какой отрасли промышленности вы работаете?
— В прядильной.
Сейчас была затронута тема, на которую он мог говорить совершенно свободно, не пытаясь что-то скрывать.
— Я получил в наследство от отца небольшую прядильню близ Гавра, сумел ее расширить, построил еще и другие в Руане, в Страсбурге.
— Значит, вы руководите значительным предприятием?
— Да. — Казалось, он был смущен этим.
— Ваша контора в Париже?
— Основная. Более современные в Руане и в Страсбурге, но я сохранил старое помещение на бульваре Вольтера.
Для него все это было уже в прошлом. В тот миг, когда посыльный в золоченых галунах поднялся наверх с запиской в руках, прошлая его жизнь перестала существовать. Он знал это и потому, может быть, разрешил себе говорить.
— Давно ли вы женаты?
— Тридцать лет.
— Работала ли у вас в конторе некая Элен Ланж?
— Предпочитаю не отвечать.
И так всякий раз, как только разговор затрагивал этот пункт.
— Отдаете ли вы себе отчет, месье Пеллардо, что вы не облегчаете моей задачи?
— Извините меня.
— Если вы намерены отрицать факты, которые я вам собираюсь предъявить, я предпочел бы знать это уже сейчас.
— Что вы хотите этим сказать?
— Считаете ли вы себя ни в чем не виновным?
— В некотором смысле нет.
Лекер и Мегрэ переглянулись — он произнес это просто, естественно, ни одна черта в его лице не дрогнула.
— Знали ли вы мадемуазель Ланж?
Пеллардо застыл неподвижно, прерывисто дыша и задыхаясь — у него начался приступ астмы. Лицо его побагровело, он поспешно выхватил из кармана платок, раскрыл рот и неудержимо закашлялся, согнувшись вдвое.
С воспаленными, полными слез глазами Пеллардо несколько минут тщетно пытался преодолеть кашель. С трудом можно было разобрать его слова:
— Это случается со мной по нескольку раз в день. Доктор Риан утверждает, что лечение мне поможет… — Ирония этих слов вдруг дошла до него… — Я хочу сказать, что принесло бы мне большую пользу.
У них был один и тот же врач, у него и у Мегрэ. Они раздевались в одной и той же комнате, укладывались на ту же кушетку, застланную белой простыней.
— Что вы спросили?
— Знали ли вы Элен Ланж?
— Нет смысла отрицать…
— Вы ее ненавидели?
— Почему? — прошептал он. — За что мог бы я ее ненавидеть? — Он повернулся лицом к Мегрэ, точно призывая того в свидетели.
— Вы ее любили?
Присутствующие были поражены внезапным превращением. Нахмурив брови, он по очереди переводил взор с одного на другого, останавливаясь дольше на лице Мегрэ.
— Не понимаю… — пробормотал он.
— Вы приходили к ней на квартиру на улице Нотр-Дам де-Лоретт?
— Да. — И добавил: — И что же, какое это имеет значение?
— Полагаю, вы оплачивали квартиру?
Он ответил сдержанным движением руки.
— Она была вашим секретарем?
— Одной из моих служащих.
— Ваша связь длилась несколько лет?
— Я приходил к ней раз или два в неделю.
— Ваша жена знала об этом?
— Нет, разумеется.
— Но в известный момент ей это стало известно?
— Никогда.
— А теперь?
Бедняга Пеллардо производил впечатление человека, непрестанно натыкающегося на одну и ту же стенку.
— Теперь тем более. Она не имеет никакого отношения…
Отношения к чему? К преступлению? К телефонным звонкам? Каждый из них говорил на своем языке, каждый следовал течению своих мыслей, и оба были удивлены, не понимая друг друга.
ГЛАВА VII
Взгляд Лекера упал на телефонный аппарат на столе, и он помедлил в нерешительности. Заметив небольшую пластинку с белой кнопкой, он нажал на нее:
— Не знаю, что это за звонок, но где-нибудь же он звонит. Посмотрим, явится ли кто-нибудь?
Они ощущали настоятельную необходимость в какой-то передышке и молча ждали, не глядя друг на друга. Из них троих месье Пеллардо, пожалуй, более других владел собой, во всяком случае внешне.
Наконец откуда-то издалека до них донесся неясный шум, затем прозвучали чьи-то шаги в дальнем коридоре, потом в другом, и, наконец, они услышали робкий стук в дверь. Это был один из дежурных, совсем юнец. Лекер спросил:
— Располагаете ли вы свободной минутой?
— Конечно, господин комиссар.
— Постерегите, пожалуйста, месье Пеллардо во время нашего отсутствия.
Полицейский с удивлением разглядывал элегантного мужчину, сидящего на стуле.
Лекер и Мегрэ вышли на крыльцо. Над ступеньками был протянут тент, предохраняющий от дождя.
— Я просто задыхался и подумал, что и вам не мешает немного поразмяться и глотнуть свежего воздуха…
Огромная, низкая туча, то и дело озаряемая вспышками молний, повисла над городом. Ветер стихал. Улица была пустынной, лишь изредка проезжала машина, вздымая фонтаны брызг. Начальник уголовного розыска в Клермон-Ферране закурил сигарету, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по цементным плитам и шелестящего в листве деревьев.
— Чувствую, что я плавал самым жалким образом. Следовало бы лучше уступить место вам, патрон.
— А что бы я мог сделать? Вы сумели внушить ему доверие. Ведь он уже дошел до того, что считал излишним отвечать на вопросы и предпочитал молчать. Он дошел до предела, больше ни на что не реагировал и готов был ко всему — будь что будет!
— И у меня создалось такое впечатление.
— Но мало-помалу вам удалось вырвать у него кое-что. А потом произошло что-то, чего я до сих пор не могу уразуметь. Одна ваша фраза его поразила.
— Какая?
— Не знаю! Знаю только, что внезапно произошла какая-то заминка, что-то заклинилось. Надо было взвешивать каждое слово. Я не отрывал глаз от его лица. Он был уверен, что мы знаем больше его самого.
— Что знаем?
Мегрэ замолчал, пуская дым из трубки.
— Какой-то факт, очевидный, казалось, для него, но ускользнувший от нас.
— Может быть, следовало записать его ответы?
— Он бы тогда совсем замолчал.
— Не хотели бы вы закончить допрос, патрон?
— Это было бы не только незаконно, но и неправильно. Потом его адвокат мог бы придраться к этому. Да я и не думаю, что сумел бы справиться лучше вашего.
— Я просто не знал, с какого конца взяться, а главное — как бы он ни был виновен, мне его бесконечно жаль. Это совсем иной тип преступника. Когда мы покинули отель, мне показалось, что весь мир внезапно замкнулся за ним навсегда.
— И он это почувствовал.
— Вы думаете?
— Да, ему хотелось во что бы то ни стало сохранить некоторое достоинство, и любое проявление жалости он рассматривает как милостыню.