Эта брошь была давним яблоком раздора: огромный, червонного золота и старинной ювелирной работы паучок даже в темноте играл бликами рассыпанных по его спине бриллиантов. Мать говорила, что выменяла его в блокадном Ленинграде на двадцать банок сгущенки. Брошь эта стоила дорого, страшно дорого, это было целое состояние, конечно, не здесь, а там, за границей, и Лисицкая долгие годы терпеливо ждала удобного момента, чтобы выманить ее у матери, которая прятала брошь у кого-то из своих сестер.
— Мать, — она попыталась говорить спокойно, — ты пойми меня правильно. Брошь ценная — спору нет. Но именно поэтому ты ее нигде не сможешь продать. Я имею в виду официально. Подпольного же миллионера ты не найдешь, или подвернется такой, который тебя просто-напросто обманет. Поэтому самый лучший выход, чтобы это сделала я.
— Ха! Нашла дуру. — Притихшая было старушка резко обернулась, ее бесцветные губы скривились. — Отдай ей брошь… А вот этого не хочешь?! — Она сунула под нос дочери высохший кулачок со сложенными в фигу пальцами. — Я ей дай, а она завтра умотает за границу.
— Боже мой!.. — Ирина Михайловна, не в силах больше сдерживаться, закатила глаза, опустилась в кресло. — Почему? Почему ты думаешь, что я такая скотина? Да и с чего ты взяла, что я куда-то бежать хочу?
— Чую! Носом чую. — В голосе старушки послышались металлические нотки. — А про паучка забудь, все равно не отдам. Это мне на старость.
— Ну и черт с тобой! — Ирина Михайловна поднялась с кресла, прошла на кухню, достала из аптечки анальгин, выпила. Когда вернулась в комнату, мать все еще была там. — Сколько ты за нее хочешь?
— Сколько? — Глаза старушки оживились, она беззвучно зашевелила губами, подсчитывая примерную стоимость броши, но потом вдруг косо взглянула на дочь, сказала едко: — Сколько… Да у тебя порток не хватит купить ее у меня.
— Не волнуйся, хватит, — с желчью в голосе ответила дочь и вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, спросила едва слышно: — Или ты, может, ее у тети Сони прячешь? А? Ну? Чего же молчишь?!
Собравшаяся было уходить, мать резко повернулась к дочери, ее тонкие губы задрожали в бессильной злобе, напряглись вздувшиеся вены на тонкой старческой шее, и она прошипела с яростью:
— Не-ет, не вымани-ишь. Не отдам. — И вдруг годами скапливающаяся злость к «неблагодарной» дочери вылилась в всколыхнувшем все ее старческое тело рывке, она вскинула руки, закричала тонким старческим фальцетом: — Неблагодарная! Я ради тебя… а ты!.. Не отдам! Не отда-ам! Пусть лучше другим достанется. Может, мне хоть крест за это на могилку поставят.
— Зачем он тебе, мать? — тихо спросила Ирина Михайловна. — Разве твои грехи этим замолишь? Так что обеим придется в геенне огненной…
— Замолчи-и-и! — закричала Софья Яновна и вдруг осела на пол, закрыла лицо руками, и ее худенькие плечи затряслись в беззвучном плаче.
— Ну ладно, прости, — тронула ее за плечо Ирина Михайловна, неуклюже погладила по голове и, когда мать немного успокоилась, тихо вышла из комнаты.
Парфенов приехал за Лисицкой, когда уже совсем стемнело. Он показался ей каким-то странным.
— Чего это ты? — спросила, садясь в машину.
— Да не-е, — замялся Парфенов. — Нормально.
— Ну, ну, — недобро процедила Лисицкая и замолчала, прокручивая в голове предстоящий разговор с Монголом. Ирина Михайловна не верила, что Приходько отдаст ей всю обговоренную сумму, отлично понимая: не для того он бежал из колонии, чтобы делиться с ней таким наваром. В глубине души Лисицкая хотела бы иметь сейчас именно такого напарника, как Монгол, чтобы сделать два-три последних дела. Она задумалась и даже не заметила, как сказала тихо: — Ну ладно, там посмотрим.
— Чего, чего? — повернул к ней свою маленькую головку Парфенов.
— Ничего! — оборвала его Ирина Михайловна и замолчала, не проронив больше ни слова до самой дачи.
Разморенный коньяком и вкусной, обильной едой, привезенной в прошлый раз Ириной, Монгол лежал на диване и лениво перелистывал старые журналы. Он не вспоминал тщедушного, грязного старика Часовщикова, которому уже никогда не понадобятся деньги.
Поначалу Монгол думал рвануть с золотом и деньгами подальше от Одессы, потом решил, что успеет это сделать и позже, после того, как прощупает Ирину насчет ее сбережений.
Лисицкой, обещавшей приехать еще засветло, все не было, и от этой неизвестности Монгол начал беспокоиться, все чаще и чаще подходить к окну, осторожно выглядывать из-за прикрытых плотных штор. Наконец, когда он уже потерял всякую надежду, на улице послышался шум подъехавшей машины. Монгол рывком спрыгнул с дивана, подскочил к окну и увидел, как во двор въехала «Волга». Криво усмехнувшись, не спеша натянул брюки и только после этого пошел открывать входную дверь.