— Поспешишь — людей насмешишь, — сказала бабушка.
«Только не нашего начальника колонны», — подумал Эдик, но поскольку ответить он не мог — второй кусок колбасы распирал его щеки, — то просто кивнул и поспешно прошествовал мимо.
Такси попалось сразу, лишь только он вылетел из подъезда. Эдик вскинул руку и, бросив взгляд на номер, машинально отметил: наше. Однако водитель, приспустив стекло, ткнул пальцем в трафарет возврата и устало сообщил:
— В парк.
Эдуард кивнул. Он сел рядом с водителем, слегка уязвленный тем, что его не узнали. Подтягивая поочередно то левую, то правую ногу, стал шнуровать ботинки.
Водитель хмыкнул. Потом подмигнул.
— Силен!
— Что? — спросил Эдик.
— С какого этажа прыгать пришлось? — снова подмигивая, осведомился водитель.
— Не понял юмора, — холодно пробурчал Эдик.
— Ладно, ладно.
Они подъехали к воротам парка. Машина остановилась.
— Приехали. — Таксист щелкнул тумблером таксометра, зафиксировал его в положении «касса». На счетчике было девяносто восемь копеек.
— А если мне дальше ехать? — сказал Эдик.
— Вот и ехай, — жизнерадостно улыбнулся водитель, — а мне баиньки пора.
— Отказ в передвижении, — констатировал Эдик. — Где у вас тут директор парка?
Водитель нахмурился. Эдик притворно вздохнул и полез в карман.
— Ладно. Сдачи не надо, — съязвил Баранчук и широким жестом положил на торпеду новенький хрустящий рубль. Он вышел из машины, негромко, по-водительски притворил дверцу и трусцой припустил к воротам.
…Дальше больше. Диспетчер не подписал путевку: оказалось, в парке ввели новшество — предрейсовый медицинский осмотр.
Впрочем, осмотр, как выяснилось, был обычной формальностью. Просто в кабинете инженера по безопасности движения сидела хмурая девушка в белом халате и измеряла шоферам кровяное давление. Она никак не реагировала на шутки таксистов.
На осмотре Эдик потерял минут пятнадцать — была очередь. У окошка диспетчера тоже толпился народ, и от нечего делать, заняв очередь и медленно двигаясь вдоль переборки, Баранчук стал перечитывать объявление «Органы внутренних дел разыскивают…». В парке у диспетчерской постоянно висело что-нибудь подобное, но за все недолгие месяцы работы Эдик ни разу не слышал, чтобы кто-то из шоферов непосредственно принимал участие в поимке преступника.
Этот портрет висел уже дней десять. Он был рисованным и являл собой образ довольно приятного молодого человека, чем-то напоминающий его двоюродного брата из Серпухова. В первый раз Эдик даже вздрогнул: это было на прошлой неделе, после смены, когда он ночью сдавал путевку и деньги. «Надо же, — тогда еще подумал Эдик, — ну просто копия Борька… Вот так попадется на улице, и возьмут».
Сейчас эта мысль его рассмешила. «Хорошо бы», — почти злорадно подумал он. Баранчук не любил своего двоюродного брата, не любил беспричинно, подспудно, может быть, потому, что рос сам, без родителей, всего добивался в одиночку. Борьке же все давалось легко — и институт, и деньги, и девушки, шел он по жизни победно, принимая успех как нечто обыденное. В общем, на взгляд Эдика, щеголь, пустышка и сукин сын…
Впереди было еще человек пять-шесть, и Баранчук снова обратил свой томительный взгляд на портрет. Текст с этой точки не просматривался, но он помнил его наизусть: «Рост выше среднего, волосы темно-русые, зачесанные на пробор, нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые…» «Ничего себе приметочки, — усмехнулся про себя Баранчук, — таких тысячи. Хорошо бы поинтересоваться у того, кто это писал, как быть с пробором, если тот в кепке, попросить снять? А для полного опознания еще сказать, чтоб улыбнулся, дескать, в самом ли деле «зубы ровные, белые»?»
Диспетчер подписал путевку, но сверху начертал: «Два заказа». Эдик было возразил, и так, мол, опаздываю, план не наберу, он даже голос повысил, но диспетчер только поморщился.
— План не наберешь? А ты летай…
— А ГАИ? — ехидно спросил Эдик.
Диспетчер и не моргнул.
— А ты над ГАИ летай. Следующий!
Вокруг расхохотались, и спор с начальством закончился.