Покусывая серебристую чехонь, которую раздобыли гостеприимные коллеги из Новороссийского угрозыска, капитан внимательно присматривался к Мирону Сергачу, сидевшему за соседним столиком. Неземное блаженство светилось в рачьих глазах Сергача. Но Бикезин уже достаточно хороша знал этого человека, чтобы поверить в его медлительную простоту. Иногда в глазах Мирона появлялся хищный настороженный проблеск, и острые буравчики покалывали толпу. В такие моменты рыхлый студень откормленного туловища напрягался, и сквозь выгоревшую на солнце тенниску начинали проглядывать внушительного размера мышцы. Сила в его коротких пальцах-обрубках была необычайная — об этом капитана предупредили в первой же день. Мирон шутя ломал подковы и на спор, под “пузырь”, гнул пятаки. И хитрости ему было не занимать.
Тем временем толпа страждущих прибывала. Бикезин с Кравцовым одолели по два бокала пива, а Мирон все так же невозмутимо вливал в свое бездонное брюхо кружку за кружкой. Неожиданно один из оперативников, помогавших капитану, подал ему знак — к столику Мирона направился коренастый крепыш с татуировкой на груди. Широко улыбаясь золотым зубом, он втиснулся в человеческий частокол у столика, одним махом опрокинул в себя кружку пива и что-то скороговоркой шепнул Мирону. Тот, не оборачиваясь, чуть кивнул головой, допил очередную кружку и, слегка помедлив, начал пробираться к выходу.
— Это Фиксатый, — успел шепнуть Бикезину оперативник. — Бывший борец…
Солнце уже окунулось в море, и длинные вечерние тени легли на горячий асфальт. По улицам сновали озабоченные курортники с авоськами, бойкие торговки с корзинами цветов наперебой предлагали букеты прогуливающимся парочкам, у бочек с квасом все еще толпились ошалевшие от дневного зноя жители города с бидонами и бутылями — запасались впрок, на следующий день.
Небольшой дом, посеревший от цементной пыли, к которому привели оперативников Мирон и Фиксатый, затаился среди многочисленных пристроек и заборов. К нему вел один-единственный узкий переулок, поросший чахлой, истоптанной травой, среди которой проглядывали россыпи галечника и щебенки. Незаметно подобраться вплотную к дому не представлялось возможным,. потому оперативники пристроились поодаль, ожидая темноты.
16
Деньги лежали на покрытой бурыми винными пятнами скатерти в окружении бутылок с водкой и коньяком. Трое мужчин пересчитывали купюры, раскладывая их на три кучки. Самая большая кучка денег лежала перед Мироном, который своими пальцами-коротышками на удивление ловко и быстро тасовал ассигнации. Фиксатый изредка обнажал в хищном полуоскале свои золотые коронки, с завистью бросал быстрые взгляды на Мирона, но, наталкиваясь на его мутные глазища, снова принимался слюнявить пальцы, еще и еще раз пересчитывать свою долю. Третий, хозяин дома, бывший музыкант филармонии, пианист Смуриков, которого выгнали с работы за пьянку, суетился, словно хорек в курятнике: порывисто хватал хрустящие купюры, бестолково совал их в свою кучку, которая, когда он жадно проглатывал содержимое очередной рюмки, снова рассыпалась. Под столом затаилась небольшая собачонка с грязно-белой свалявшейся шерстью. Ворча и обиженно потявкивая, когда кто-либо из участников дележа наступал ей на хвост или лапы, она проворно хватала острыми зубами остатки рыбы, которую гости кидали под стол. Комнату освещала лишь одна лампочка, повисшая на мохнатом от пыли электрошнуре. Видно было, что здесь давно не убиралось: в углу валялись пустые бутылки, по занавескам ползали скопища мух, на запыленном пианино, около окна, стояли немытые тарелки и закопченный чайник.
— М-мирон Степаныч, почем-му м-мне так м-мало, — жалобно промычал отставной музыкант.
— Мурик, не мельтеши, — отмахнулся от него Мирон. — Деньгу шшитать надо, она шшет любить. Понял?
— Так я считаю…
— Плохо шшитаишь! Месяц назад ты стольник у меня брал? Брал… Потом шло полета и четвертак. Секешь? А твоих баб в кабаке кто поил? Я! За три захода пять сотенных как корова языком слизала… Мне от этих девок какая корысть? Вот я с тебя и вышшитал — эт те наука будеть, Мурик…
— Га-га-га! — заржал Фиксатый. — Женщины теперь тоже с умом пошли — тугой кошелек за версту чуют. Берут нашего брата на живца: чуть зазевался — и за жабры…
— Во! — поднял палец вверх Мирон. — Золотые слова! Учись у Фиксатого, музыкант, человеком станешь!.. Сгоняй-ка, Мурик, в погребок, винца плесни — там у тебя ишшо имеется…
Иннокентий Смуриков, которого за его легкое заикание на букве “м” прозвали Мумуриком, а для краткости Муриком, сгреб свои деньги в сумку из мешковины, на которой были нарисованы какие-то длинноволосые хиппи с гитарами — последний крик моды — и вышел во двор. За ним прошмыгнула и белая собачка, на прощание цапнув за ногу Фиксатого.
— У-у, зараза! — заорал тот. — Попадешься ты мне, стервоза…
— Собака знаить, каво кусать… — ухмыльнулся Мирон, распихивая деньги по карманам. И застыл прислушиваясь.
Звонкий собачий лай, рассыпавшись по подворью, вмиг разметал вялое благодушие Мирона и Фиксатого. С закаменевшим лицом Сергач поднялся из-за стола и быстро прошел к входной двери. За ним, слегка пригнувшись, словно борец на ковре перед схваткой, заспешил и Фиксатый. Дверь скрипнула, и на пороге появился взъерошенный Мурик с кувшином в руках.
— Братва! Там-м кто-то ходит!
— Тихо, ты, клепало! Кто ходит?
— Не знаю…
— Может, соседи?
— Нет, на соседей Бем-моль не лает.
— Та-ак, понятно… Ну-ка посторонись, Мурик. Побудьте в доме. Я сейчас.
Через несколько минут Сергач появился в дверном проеме и угрюмо посмотрел на своих дружков.
— Мурик, запри двери.
— Ну что?
— Хана, вот что! Менты бродят около дома.
— Ты их видел?
— Мне их видеть необязательно. Я их на нюх чую…
— Что делать будем?
Неожиданно щелкнул замок, отворилась дверь одной из комнат, и глуховатый мужской голос произнес:
— Мирон! В чем дело?
Фиксатый оторопел:
— К-кто это? — заикаясь, спросил он.
— Чта за шум, Мирон? — опять переспросил человек, уставившись на Сергача.
— Менты шуруют вокруг дома… — буркнул тот.
— “Хвоста” приволокли? Я тебя предупреждал, Мирон, или нет? Ну!
— Да. Виноват… Кто знал…
— Слышь, Мирон, что за тип?! — озлился Фиксатый и подошел вплотную к вошедшему. — Ты кто такой?
— Ша, Фиксатый! — Лапа Мирона легла ему на плечо” и тот, повинуясь медвежьей силе, отшатнулся. — Тебе это знать ни к чему. Свой человек…
— Свой, свой, — заворчал Фиксатый. — Знаем мы таких своих.
— Зови меня Богданом… — примирительно сказал человек и спросил у Мирона: — Так что будем делать?
— А черт его знаеть! Уходить надо…
— Каким образом?
— Помозговать нужно…
— Чего уходить? — вмешался Фиксатый. — Они что, нас на деле застукали? Деньги не пахнут, а товар мы без лишних свидетелей толкнули. Все чисто.
— Помолчи! — взорвался Сергач, недобрым взглядом окидывая его с ног до головы. — Не про тебя разговор.
— А если не про меня, тогда я лучше пойду! Покеда!
— Я те пойду! Шустрить начал?! — Мирон закрыл своей квадратной тушей дверной проем. — “Стукачом” решил стать или как?
— При чем здесь это?
— Притом, Фиксатый. Мы с тобой одной веревочкой повязаны! Если нас из-за тебя менты в “воронок” запихнут, то я исповедаюсь про то, как ты “нечаянно” воткнул “перо” обэхээснику два года назад…
— Ах ты ж, бога душу!.. — заматерился Фиксатый и шваркнул со всего размаху по губам Мирона.
И тут же, посерев лицом, с тихим стоном опустился на колени, — короткие пальцы-обрубки Мирона клещами впились в его запястье.
— Землю грызть будешь, падла! — Бешеная злоба искривила лицо Сергача, и он медленно начал отводить вторую свою руку для удара!
— Мирон! Оставь его! — резко и повелительно приказал ему Богдан. — Нашел время! Будем уходить… Прорвемся. Иннокентий! Подойди сюда. Окна моей комнаты открываются?
— Да. Только нужно вторую раму выставить.