Давыдочев, придерживая рукой кобуру, побежал к соседнему плетню. Тройские попятились, потом почти бегом бросились к хате.
— Стой! — крикнул лейтенант. — Стой, хозяин!
Тройский остановился. Рука, схватившаяся уже за перила крыльца, сжалась, словно он боялся оторваться от спасительного родного дома.
— Хозяин! — еще раз крикнул лейтенант.
Тройский повернулся, медленно, словно ожидая выстрела в лицо.
— Пошли со мной, — махнул рукой Давыдочев.
Тройский с трудом оторвал руку от перил и шагнул к лейтенанту.
— Казимешь! Нет! Казимешь! — закричала жена. Она схватила Тройского за руку и потащила в хату. — Нет, — кричала она по-польски, — не пущу! Нет!
— Вы что? — крикнул Давыдочев. — Прекратите!
Тройский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.
— Прошу! — Лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Тройский шел медленно, осторожно ставя босые ноги, словно боялся наступить на что-то острое.
Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и, безошибочно определив старшего, шагнул к Павлову.
— Тройский? — спросил подполковник.
— Да, пан.
— Кто был ночью у вашего соседа? Вы видели?
— Нет, нет, — Тройский говорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.
— Подождите. Я не понимаю вас.
— Он говорит, что спал, — перевел Волощук, — потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?
Тройский кивнул и заговорил еще быстрее.
— Они испугались, — продолжал Волощук, — и спрятались в подпол. Так, Казимир?
Тройский опять кивнул.
— Я думаю, товарищ подполковник, — Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. — Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Приучил их немец к страху. Да разве немец один.
Волощук помолчал.
— Здесь всякие банды были, — продолжал он горько. — Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх — дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.
— Пусть он идет, — задумчиво сказал Павлов.
— Иди, Тройский, а то твоя баба слезами изошла. — Волощук махнул костылем.
Тройский быстро, почти бегом, заспешил к своей усадьбе. Павлов смотрел ему вслед и видел, как он перемахнул через плетень, как женщина обняла его и, тесно прижавшись, пошла вместе с ним к хате.
— Вы, товарищ Волощук, — нарушил тишину Давыдочев, — председатель сельского Совета, партийный, значит, передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.
— Момент? — Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело. — Момент, говоришь? Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту…
Гремя и подпрыгивая на ухабах, к усадьбе Капелюха подлетела полуторка.
— Товарищ подполковник, — крикнул офицер милиции, — «додж» нашли.
«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо. Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.
— Так, — сказал Павлов, — Так.
Он влез в машину, осмотрел убитого.
— Одна пуля в бок, вторая — в затылок.
— Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили.
— Бандюги, они и есть бандюги, — сказал один из милиционеров.
— Положите его и осмотрите как следует. Что еще?
— Весь кузов в крови, на бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, — сказал эксперт-криминалист.
Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента лежал портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож.
Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.
— Больше ничего?
— Ничего.
— Грузите в машину.
Мимо убитого вереницей шли жители села, всматривались в залитое кровью лицо, молча отходили. Тройский наклонился к убитому и отшатнулся испуганно.
— Не опознали, — повернулся к Павлову Волощук. — Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.
— Внушим, председатель, внушим. — Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.
— Вот вы уедете, — сказал Волощук, шагая за ним, — а мы останемся…
Он замолчал внезапно и сдернул с головы старую, истертую, выгоревшую фуражку с зеленым пограничным верхом: из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы.