— Начало операции — артподготовка, — без улыбки сказал Кузьмин и ногой распахнул Дверь на чердак. Фигуры вновь окаменели.
— Милостивые дуры, — начал он громко и серьезно. — Не пора ли попробовать солдатских гостинцев? А, девоньки?
«Девоньки» молчали и, похоже, собирались вновь кричать.
Кузьмин взял ведро с водой в одну руку, блюдо прижал к груди и шагнул вперед.
Головы вскинулись, рты раскрылись для крика, руки напряглись, но Кузьмин быстро поставил шагах в двух от них ведро, положил блюдо на пол и вернулся в свою «зону».
— Дуры, — сурово продолжал он, — лопайте, животы-то поди свело. Даем десять минут, чтоб вы очухались…
Свои слова он сопровождал жестами, показывая на часы, растопыривая десять пальцев, объясняя, что они с Газаевым уходят и оставляют их одних.
— Вот теперь рыжей работа — всех накормить, руки-то у нее развязаны…
— Всех накормить или всех развязать. Похоже, что вешаться они раздумали, но все же, Володя, будь на стреме…
Они прикрыли дверь, присели на корточки у порога и закурили.
— Кто мог подумать, что Володя Газаев такими делами будет заниматься? — задумчиво проговорил горец. — А где мой нож, мой автомат, где моя ловкость джигита? В услужение и монашкам пошел. А где сейчас мои братья джигиты?
Он говорил грустно и устало, будто только теперь почувствовал всю тяжесть прошедших лет.
— Мы приказ выполняем… — Кузьмин посмотрел в боковое окно на чистое небо. — Четыре года мы с тобой только о смерти думали, теперь пора о жизни подумать… Ты после воины что будешь делать!
— Не знаю, — тихо ответил Газаев, — я еще ничего не умею, только воевать, пожалуй, научился, убивать научился… Ничего другого не умею…
— Горы научат, — улыбнулся Цыган.
— Горы всему научат, — вздохнул солдат.
Они поднялись наверх, приоткрыли дверь. Монашки так же чинно, как стояли, сидели теперь на своих подставках. Все руки были развязаны, и только как напоминание над их головами висели удавки. Ведро и блюдо стояли у двери — Кузьмин видел, что почти всю воду монашки выпили, а печенье и конфеты сложили каждая на своем табурете.
— Ишь ты, от подарка не отказались, а есть не едят…
— Может, боятся отравы?
— А вода?
— Ох, и змей ты, Цыган, тебя к нам в горы надо — дотошный мужчина ты…
— Иди обедай, — сказал Кузьмин, — я подежурю. Командир на час вздремнуть лег, так что через час пусть кого-нибудь другого присылает или приходите все — я тут моим балеринкам представление устрою…
— Чего задумал?
— Потом увидишь. Расскажу, а вдруг не получится? Иди.
Прислонившись к притолоке, Кузьмин внимательно стал рассматривать девушек, чинно сидящих на своих местах.
— Что, дуры-лапочки, догадались, что позировать надо? Правильно, вот так и сидите, сложив руки на коленях…
Кузьмин снял пилотку, снял ремень, стал расстегивать пуговицы на гимнастерке. Видя эти страшные приготовления, монашки в ужасе вскочили на свои табуреты и схватились за веревки. Он рассмеялся и, набрав в грудь воздуха, неожиданно запел красивым и звучным голосом. Это была не песня, а просто красивый открытый звук.
Девчонки замерли и выпустили петли.
— То-то, дуры, не шалить у меня. — И, повернувшись спиной к монашкам, стал прилаживать на стене против них, у самой двери, с двух ее сторон рулоны обоев.
Угли в котелке совсем остыли, он выбрал один, подошел к стене, осмотрел ее и оглянулся на девушек.
— Ну что, готовы позировать?.. Потом расцелуете меня, если понравится.
Сдвинув густые черные брови, он смотрел на них почти сурово, потом вдруг опять улыбнулся и запел.
Девушки переглянулись — этот странный русский, неизвестно что собирающийся вытворять, поет… их Шуберта.
А Кузьмин уже работал, нанося на лист первые стремительные линии.
Далекая, приглушенная расстоянием автоматная очередь разбудила Гаврилова.
По второй очереди он определил — «наш» — и быстро выбежал во двор.
Еще один звук нарушил тишину — мотоцикл! В ворота влетел связной из штаба, круто развернулся и огляделся.
— Пакет из штаба, товарищ лейтенант! — доложил связной.
— Ты стрелял?
— Так точно.
— Где?
— За километр отсюда. Машина там, за кустами. Не наша… Дверцы распахнуты… На всякий случай дал по кустам две очереди и к вам…
Гаврилов вскрыл пакет. То, что нашел в пакете, удивило его сверх меры. Он вытер вспотевший лоб, пожевал губами и спросил:
— Когда отправлять?
— Чем скорее, тем лучше.
У трапезной Гаврилов встретил Газаева.