В ожидании туристов бойкие торговцы прямо возле храмов раскинули свои лотки с сувенирами. Без умолку звенели колокольчики продавцов мороженого, которое частенько оказывалось просто кусочками сладкого льда.
Едва Гринфилд и Сток направились к пагоде, как к ним подошел опрятно одетый молодой человек. Назвавшись бакалавром искусств, он начал предлагать экскурсию к крупнейшему в Непале барабану диаметром около двух метров, огромному колоколу…
— С барабанами, колоколами и прочей чепухой ты познакомишь нас как-нибудь потом, — оборвал его Сток. — А сейчас, дружок, ты бы лучше рассказал, почему священный храм украшают картинки, которые скорее подошли бы заведению с красным фонарем. Или эти забавные сцены представлены в качестве учебного пособия? — Уилки был в восторге от своей остроты.
— Отнюдь нет, — с достоинством ответил «бакалавр», — подобные изображения необходимы, чтобы отвадить от храмов Аламбусу — прекрасную, но, правда, далеко не безгрешную королеву: в молодости она занималась проституцией.
— Вот это королева! — одобрил Сток.
Ободренный гид пустился в пространное описание любовных похождений небожителей.
Но уже через пять минут Сток сунул в нагрудный карман пиджачка «бакалавра» два доллара и легонько похлопал его по плечу. Молодой человек понял, что его миссия закончена, и, пробормотав «тэнкю», устремился к красным мини-автобусам, на которых только что подъехала группа туристов. Но не успел: их тут же взяли в кольцо бойкие непальские коробейники.
За этой сценой с усмешкой наблюдал высокий бородач с обветренным, загорелым лицом. По видавшей виды нейлоновой куртке-пуховке и тяжелым альпинистским ботинкам можно было догадаться, что он не новичок в горах.
«Где я видел этого бородача? — мучительно старался вспомнить Сток. Натренированная профессиональная память, словно киноленту, стала прокручивать события последних дней. И вдруг его осенило: — Ведь, ожидая посадки в делийском аэропорту Палам, я листал свежий номер журнала «Эйшауик». На одной из страниц была броская реклама роскошных часов «ролекс» вместе с фотографией какого-то альпиниста. Там была еще фраза: «На высоте свыше восьми тысяч метров при сорокаградусном морозе и без кислорода швейцарцы Вилли Шранц и его «ролекс» работали превосходно». Точно: этот бородач и есть Вилли Шранц. Он наверняка альпинист экстра-класса — такая фирма, как «Ролекс», второсортными статистами не пользуется».
Спроси сейчас Стока, почему его заинтересовал швейцарский альпинист, он не смог бы сказать ничего определенного.
Ровно в полдень разноголосый гомон на Дурбар-сквер разорвал пушечный выстрел. С золоченых крыш пагод, истошно крича, взмыли стаи птиц. Сток невольно поднял голову, провожая их глазами, и, зачарованный, застыл: сквозь кружево нежно-фиолетовых цветков, усыпавших ветви жасминовых деревьев, на фоне синего неба сияли девственной белизной величественные вершины гор. Они казались совсем близкими — протяни руку и ощутишь обжигающий холод вечных снегов.
— Проклятые вершины, — пробормотал кто-то за спиной американцев.
Сток обернулся. Сзади стоял Вилли Шранц.
Встретив удивленный взгляд Стока, он смутился, будто только что осквернил святыню. И, словно оправдываясь, быстро, глотая слова, выпалил:
— Они только кажутся такими доступными: раз, два и на вершине. Со стороны все до смешного просто. А я там был. — Он на мгновение смолк. И, облизнув пересохшие губы, медленно выдавил из себя: — Мне повезло. А мой брат так и остался на склоне.
— И вы теперь уезжаете?
— Вовсе нет. Я только что приехал.
— Как?! Чтобы опять лезть на эти, как вы выразились, проклятые вершины? Ради чего?
— Вам этого не понять, — нахмурился Шранц. — Мы, альпинисты, проклинаем горы, когда они убивают наших товарищей. Когда стихия бросает нас в кромешный ад и заставляет отступать. Но стоит спуститься вниз, как мы уже начинаем мечтать о следующем восхождении, надеясь, что наконец повезет немножко больше. Даже если рядом гибнут наши близкие, мы не оплакиваем их, а клянемся, что покорим этот пик. И когда все-таки доползаем до вершины, они тоже вместе с нами. Да, да, не удивляйтесь, здесь нет никакой мистики. Мы именно вместе гордимся победой.
— И на какую вершину сейчас? — с любопытством спросил Сток.
— Опять на Дхаулагири.
— Извините за нескромный вопрос: зачем?
Изысканная вежливость, с которой Уилки беседовал с бородатым альпинистом, насторожила Гринфилда. Он знал, что подобная, несвойственная Стоку манера вести разговор — не перебивая на полуслове, не вставляя глупых острот и комментариев — появлялась у толстяка лишь тогда, когда у него пробуждался охотничий инстинкт — предвестник каких-то важных событий. Но при чем здесь бородач?
— На этот раз не затем, чтобы побывать на вершине, — медленно, чеканя слова, проговорил тот. Потом, видимо спохватившись, что откровенничает перед совершенно незнакомыми людьми, Шранц извинился и, сославшись на срочное дело, скрылся в толпе.
— Интересный экземпляр, — задумчиво протянул Сток и вдруг беззаботно рассмеялся: — Тоже мне философ-самоубийца!
От обостренного внимания Гринфилда не ускользнули явно фальшивые нотки в брошенной фразе, да и смех показался ему слишком натянутым. Этот парень явно заинтересовал Фэтти, но чем?
Всю дорогу до виллы Сток молчал.
— Ну, показывай, как устроился в этом сказочном королевстве, рак-отшельник, — потребовал Уилки, когда за ними бесшумно закрылись высокие резные двери виллы Гринфилда. Он по-хозяйски прошелся по просторному холлу. С видом знатока потрогал лепное обрамление камина, где неведомый мастер с большим вкусом сплел в затейливом орнаменте драконов, птиц, змей.
— И долго я буду мучиться? — наконец повернулся Уилки к хозяину. — Мои мозги могут задымиться от такого обилия впечатлений, если их хорошенько чем-нибудь Не остудить, ну хотя бы виски.
Пока Гринфилд доставал виски и лоток со льдом, Сток уселся в обтянутое буйволиной кожей громоздкое кресло у журнального столика. Причмокивая, он наполовину опорожнил принесенный хозяином высокий стакан. Потом достал трубку и не спеша набил ее ароматным «Боркум риф».
— Ты знаешь, я, наверное, начал стареть. Хочется пошить красиво. Вот так бы всегда: в одной руке стакан виски, в другой — трубка с душистым табаком, и никаких забот. Кстати, — промычал Сток, раскуривая трубку, — что с тобой произошло? Или тебе уже действительно стало на все наплевать?.
— Что ты, собственно, имеешь в виду? Только, пожалуйста, не говори загадками.
— Какие тут могут быть загадки, просто злые языки болтают, что в этом гималайском раю ты совсем скис, мусолишь газетенки да зря убиваешь время на приемах.
— Слушай, ты прекрасно знаешь, что я оказался здесь не по своей воле и делаю все, что в моих силах, — побагровел Гринфилд. — Сами услали к черту на кулички и еще требуете каких-то великих дел, а где прикажешь их взять? Может быть, на вершинах этих проклятых гор, которые сегодня тебя так умилили?
— Ты недалек от истины, — подхватил Сток. Поставил бокал на столик, тыльной стороной ладони тщательно вытер губы. Потом с нарочитой небрежностью поинтересовался: — У тебя здесь случайно не завелись маленькие штучки, которые в детективах принято называть жучками?
— Можешь говорить смело, вчера мои ребята вылизали буквально каждую трещинку. Знали, кого ждем, — заверил Гринфилд. — Все чисто. А чтобы у тебя не оставалось сомнений, могу включить музыкальное сопровождение.
Он подошел к стойке с аппаратурой и щелкнул тумблером. Из каждого окна на пределе громкости полилась тягучая «кантри мьюзик». — Мое маленькое усовершенствование: музыкальные шторы, — не удержался, чтобы не похвастаться, Гринфилд. — Динамики установлены так, что стекла резонируют только музыку, и никаким даже самым сверхмощным и сверхнаправленным микрофоном твои гениальные мысли подслушать невозможно.