«Я действительно не знаю, из чего сделан этот супермозг и как он выглядит. Мы мыслим исторически, изъясняемся с помощью слов и картинок. Здесь это чуждо, анахронично…»
Ученых давно уже не интересовал этот идол мышления: его бытие, должным образом направленное, никому не угрожало, и никто никогда не вмешивался в работу этой конструкции, которая могла сама себя улучшать без посторонней помощи,
А идол рос — самостоятельный и влиятельный. С ним советовались даже в судебных делах: гораздо удобнее переложить ответственность на искусственное, нечеловеческое существо, молниеносно сопоставляющее все мыслимые традиции и ситуации, чем быть в ответе за судьбы других людей.
И никогда не случалось, чтобы приговор, вынесенный Компьютером, показался кому-нибудь неверным или несправедливым. О непредвзятости и всезнании Большого Компьютера рассказывали легенды. Любой осужденный предпочел бы сам привести его приговор в исполнение, лишь бы не обращаться к человеческой, урезанной справедливости, которая во все века казалась всем хуже слепой, придуманной в незапамятные времена справедливости сверхчеловеческой.
Никто, конечно, никогда не жаждал увидеться с Большим Компьютером. Люди страшились его всезнания, широты кругозора, а в первую очередь — его непохожести на человека. И еще боялись потому, что он был как бы воплощением всех людей сразу — их знанием, их мудростью, их прошлым настоящим и будущим, — не отягощенным при этом никакими эмоциями или претензиями.
«А без них люди не могут, — думает Натан. — Даже с Юлией у нас ничего не получается из-за дьявольской игры эмоций и претензий…»
Всемогущество и сверхъестественность Компьютера раздражают ученого, он уже жаждет его уничтожить.
Существование этого идола мысли привычно, буднично, обычно, но одновременно и необычно. Натан нащупывает в кармане простейшую бомбочку с разрывным зарядом и ждет появления неприятеля.
— Эге-ге! — зовет Натан.
— Эге-ге! — слышит он ответ, словно эхо своего зова.
И тут профессор понимает, в какую попал ловушку. Датчики снабжают его неверной информацией. Из-за этого он как безумный кружит в темном пространстве, не в силах ни найти Компьютер, ни выбраться из сферы действия примитивных полицейских. Он в лабиринте.
Поняв это, он, не обращая уже внимания на риск и на показания своих датчиков, устремляется прямо в темноту несколькими решительными прыжками. Давненько он так не прыгал. Разгорается свет, он издали видит снующих взад-вперед полицейских роботов.
— Эге-ге! — зовет он. — Ты хотел меня запутать, маэстро, но я уже знаю: ты ничего мне не сделаешь.
— Эге-ге! Ничего мне не сделаешь, — повторяет Компьютер.
— Здесь тебя нет, здесь ни души, — говорит Натан, нервничая все больше, сжимая в кармане свою бесполезную бомбу — молнию Прометея. — Я могу жечь свет, толкать твоих грозных полицейских, бить их, убивать, отвлекать их внимание… Им некого и нечего стеречь. Они только куклы, обман. Ты обман, Великий Мозг, Гениальный Компьютер!..
— Ты обман, — слышит Натан ответ эхо.
— Говори все, что хочешь, передразнивай, издевайся, все разно я когда-нибудь до тебя доберусь, разобью вдребезги, сделаю то, чего, как видно, никто не хотел и не хочет. Но я это сделаю.
Натан взбешен и разочарован. Теперь он отлично знает, что в этой адской бездне, глубоко под зданием, нет ни компьютера, ни лабиринта. Одни лишь чучела и муляжи.
Значит, этот гроссмейстер мысли прячется где-то еще. «Что бы ты сам сделал, ну подумай, что бы ты сделал, чтобы надежно скрыться, чтобы никто не смог тебя отыскать? Конечно — ты распылился бы…»
— Ты распылился бы, — повторяет Компьютер, его голос отчетливо доносится со всех сторон.
— Вот ты где! — кричит Натан. — Наконец-то я тебя изловил!
— Бот ты где, наконец-то я тебя изловил! — кричит Компьютер.
Распылиться — рассеяться по разным помещениям, по всему городу или по многим городам, по всему свету или по всей Вселенной, оставаясь при этом единым целым, что, в конце концов, вполне возможно во времена молниеносной сверхпроводящей связи, которая передает информацию со скоростью света…
— Можно быть одновременно всюду и мыслить как единица… — медленно произносит Натан. И вдруг кричит: — Знаю, знаю! — и пляшет как ребенок, обнаруживший простую причину того, что казалось до сих пор сверхъестественным.
Новогодняя елка: родители Натана, когда он был маленький, поддерживали в нем святую веру в ее сверхъестественное происхождение. Но однажды правда вышла наружу. По иглам, осыпавшимся с начавшего уже сохнуть дерева, мальчик нашел комнату, в которой мама украшала елку, а старшая сестра переодевалась Дедом Морозом.
— Знаю! — кричит Натан, и волосы на его голове встают дыбом.
Он теперь понимает: Большой Компьютер проник в каждого из людей. Каждый из нас — это человек и одновременно часть Большого Компьютера. Это был или процесс внезапный и бурный, поэтому он замалчивается историей, или столь постепенный и медленный, что к нему в конце концов привыкли. Люди носят в себе элементы великого мозга, как протезы зубов, кровеносных сосудов, почек или сердец. Искусственное сплелось с естественным, неживое с живым.
Натан расталкивает роботов-полицейских, опрокидывает их, легко прорывается сквозь их нерушимый кордон. Подбегает к лифту, кабины торжественно поднимаются одна за другой. Он вскакивает в одну из них.
Гордость по поводу последнего открытия — это его поражение, крах. После открытия земного происхождения елки и Деда Мороза маленький Натан никогда уже не радовался ни вспыхивающим лампочкам, ни подаркам. Узнав правду, он потерял свое детское счастье…
Теперь он понимает, что существует один-единственный способ расправы с Компьютером. Способ практически недостижимый, хотя и простой: убивать всех подряд. Увы, это физически невозможно.
Проще сделать обратное. Он уже в лаборатории, дезинтегратор на месте, готовый к действию. Большая черная труба — вскочить в нее, нажав предварительно пару невинных клавишей, а напоследок этот большой, красный, который потому красный, чтобы на него случайно не нажимали. Красный цвет означает действия необратимые, однонаправленные.
Ему снова припоминается сцена из семейной жизни, которую он наблюдал собственными глазами, будучи нескольких лет от роду. К дедушке в закрытый, тщательно охраняемый кабинет, несмотря на это, пробирается дядя. Каким образом сумел он обмануть бдительность стражи, это уже другая история, слегка, впрочем, варьирующаяся в фамильных сагах. Дедушка вскакивает. Никогда еще никто из семьи не отваживался вторгаться сюда без предварительной просьбы об аудиенции. Все строго придерживались испанского этикета иерархических ценностей.
Дядя без слов вынимает из кармана пистолет устаревшего образца, каких никто тогда уже не носил и какими никто не пользовался, прикладывает к виску.
— Отец, если ты не позволишь мне жениться на Сюзанне…
Палец медленно давит на спуск, но выстрела нет. Дедушка тут же соглашается, и в семейный круг вводится особа, о которой дядя всего через несколько лет скажет:
— Отец, я не могу терпеть эту вторую голову, которая торчит из моей постели.
Палец висит над красным клавишем. Натан знает: настала минута жертвоприношения, палец, дрожа, кружит над красным, как стервятник над падалью, но понемногу отодвигается — он все дальше и выше в этих своих колебаниях.
В тот миг, когда его охватывает блаженная радость по поводу спасенной как бы то ни было жизни, безотносительно того, какие вопросы придется потом задавать и кому, внезапно раздается голос Большого Компьютера.
«Это же мой голос, — размышляет Натан. — Да, теперь я понимаю, что это мой голос, только слегка искаженный. Более искусственный, чем мой собственный…»
— Натан, я буду тебя судить.
— Ты? О нет! — восклицает Натан. — Только не ты.
— Тем не менее это так, — спокойно говорит Компьютер. — Ты обвиняешься в многократном самоубийстве, а также в постоянных убийствах Юлии, Юлии Первой, Юлии Второй, Юлии Третьей…