А лагерь, как выясняется, представляет собой очень своеобразный архитектурный комплекс. Как всякий уважающий себя комплекс, он состоит поэтому из более простых частей — симплексов, составленных, в свою очередь, из вертексов. Таким симплексом является здесь группа из трех—четырех картонно-титановых лачуг, слепленных вместе боковыми и задними сторонами. Тоже мне вертексы — величиной с мусорный ящик. Еще дома называются. А между ними вьются узенькие дорожки, совершенно безлюдные.
— Что-то, — говорю, — пустовато тут у тебя.
— Новостройки, — заявляет на всю улицу Николя Криницкий. — Здесь, Сашка, никто пока не живет, я тебе вот что скажу. Выбирай, главное, что нравится.
Я направляюсь к наиболее приличной группе мусорных ящиков, накрытых серебристым атмосферным стабилизатором.
— Вот, — говорю. — Здесь, если можно. Только чтобы на солнечной стороне.
Мы подходим к нужной двери. Николя Криницкий извлекает из своего чемоданчика кисть, банку с черной краской, и пишет на фанерной двери кривыми жирными буквами: «Буров». Потом он поворачивается ко мне и деловито осведомляется:
— Ты какое имя себе выбираешь?
— Не понял.
— Какое имя себе берешь? — нетерпеливо повторяет Николя Криницкий. — Саша, или Шура, или Александр, или какое? Ну?
— А это обязательно?
— Конечно, обязательно, — произносит Николя Криницкий с громадной внутренней убежденностью. — А как же иначе?
И действительно — как же иначе?..
— Ладно, — говорит он. — Тогда пусть будет Сашка. Ты как, не возражаешь? Главное — чтобы не возражал, я вот что тебе скажу.
Я, конечно, не возражаю. С чего бы это мне возражать? Он, высунув от усердия язык, выводит на фанерной двери жирные буквы. Получается как на визитной карточке:
БУРОВ САШКА
— А отчество надо? — спрашиваю.
— Нет, — отвечает, — отчество как раз необязательно. Я тебе, Сашка, вместо отчества лучше рамку нарисую.
И обводит надпись на двери неровной траурной рамкой. Петом берет свой чемоданчик и банку с краской и говорит:
— Ну, пошли дальше.
— Погоди, дай осмотреться, — говорю я.
Он ставит чемоданчик на землю и садится на него, держа краску по-прежнему в руках. Я берусь за свою фанерную визитную карточку и вхожу внутрь помещения. Внутри комнатушка. Теснота, конечно, но жить можно. Кровать, стол, окно — что мне еще надо? И сторона солнечная. Я кладу рюкзак прямо на пол из прессованного картона и возвращаюсь к своему Николя Криницкому.
— Все, — говорю, — в порядке. Пошли, куда звал.
Он поднимается, берет в свободную руку чемоданчик, и мы вместе перемещаемся в прежнем направлении до ближайшего поворота. Здесь мы сворачиваем на девяносто градусов, обходя таким образом угол моего симплекса. Подойдя к двери, ведущей в лачугу, которая примыкает к моей, Николя Крнницкий опускает чемоданчик на землю, макает кисть в банку и очень тщательно выводит на дверях: «БУРОВ». И вновь нагибается за чемоданчиком.
— Это еще зачем? — говорю я. — Мне одного дома достаточно.
Николя Криницкий в ответ довольно громко хихикает.
— Не вижу ничего смешного, — сердито говорю я. — Не нужен мне сей небоскреб. Хватит с меня и одного.
Николя Криницкий опять хихикает.
— А это, — заявляет он на всю улицу, — вовсе не для тебя.
— Если так, — говорю я, — то зачем же ты начертал на двери мое презренное имя?
Он внимательно оглядывает дверь сверху донизу.
— Что-то, Сашка, я не вижу, — заявляет он наконец в своей оглушительной манере. — Что-то я не вижу здесь твоего имени!
Еще один филиал «Крокодила». Я тыкаю пальцем в дверь, прямо в жирные черные буквы.
— А это, — спрашиваю, — что?
Николя Криницкий неподдельно изумляется. Даже плечами пожимает от удивления.
— Так это же, Сашка, — заявляет он громогласно, — не имя. Это, главное, фамилия, я вот что тебе скажу.
— Но фамилия-то моя?
— А вот это, — заявляет он, — с какой стороны посмотреть. С одной стороны, Сашка, фамилия, конечно, твоя. Зато с другой, главное, она и не только твоя!
Никаких сил у меня не хватает терпеть такое.
— Знаешь, — говорю, — надоели вы мне все как не знаю кто. Осточертели со своими шуточками. Чихать я хотел на ваши шуточки. Вот что — снимите мне бот, и я лечу на орбиту, только вы меня и видели.
Минуты две Николя Криницкий переваривает это сообщение в прессу.