— Послушайте, — говорю я. — Почему вы так выражаетесь — «жабов»? Вы же не скажете: «Я убил двух лягушков».
Знаете, что он отвечает?
— Отчего же, — говорит он. — Когда я убью лягушков, я именно так и скажу..
— Это же неправильно, — говорю я. — Правильно будет — «жаб».
Как, по-вашему, он реагирует?
— Конечно, — нагло говорит он. — Тут в яме сидит жаб.
Подумайте, какое упрямство!
— Нет, — говорю. — Это убили вы жаб, а в яме сидит жаба.
— Наоборот, — говорит он мне, бесстыдно ухмыляясь. — Я убил жаба, а в яме сидит жаб.
— Не жаб, а жаба! — говорю я, распаляясь.
— Отчего же, — примирительно говорит он. — Данное животное называется именно жаб. Вот на Земле похожее, но сильно уменьшенное создание именуется действительно жаба.
Тут он с любопытством разглядывает мою покрасневшую от стыда физиономию, потом переключается на скафандр, будто только что его увидел:
— Вы, наверное, недавно прибыли?
— Да, — отвечаю. — Только что.
— Где же ваш корабль?
— На орбите оставил, — говорю я ему. — Я на посадочной калоше. Вон свисает с вашего венского леса.
Он глядит, куда я показываю.
— Да, — говорит. — Тяжелый случай. Придется всю бригаду собирать.
— Какую еще бригаду?
— Известно какую, — говорит он. — Всю гоп-компанию.
А сам снимает с себя брюки и начинает выжимать, освобождая их от крови своего знаменитого утреннего жаба.
— Это еще зачем? — говорю я.
— Вам же придется возвращаться на орбиту. У нас нет лишних ботов.
— На орбиту? — говорю я. Как-то там мой капитан поживает? — Значит, вы мне подскажете, как отсюда выбраться?
Он глядит на меня, как мудрый старец на какого-нибудь младенца.
— А отсюда уже не выберешься, — говорит он не то чтобы мрачно, но уверенно. — Здесь тот свет для свидетелей. Конец пути, финиш. Отсюда нам дорога заказана.
Я, само собой, молчу, потому что возразить мне на это нечего. А он добавляет:
— Звездолет лучше посадить. У вас там, наверное, много нужных вещей осталось. У нас колония на самоснабжении.
Я тем временем припоминаю разные события, на которых в последние годы присутствовал. Ничего особенно предосудительного не припоминается, и поэтому я спрашиваю:
— Для каких еще свидетелей?
Знаете, что он отвечает?
— Как для каких? — отвечает он. — Для обыкновенных. Для свидетелей гибели.
И невинно так добавляет:
— А разве вы не с Никитиным летели?
Сначала я даже не нахожусь что сказать, до того это неожиданно. Прямо какая-то телепатия. Но потом мне в голову приходит мысль. Я вспоминаю, что есть такая штука, как радиосвязь, и спрашиваю:
— А что, вы с ним уже разговаривали?
Сами понимаете, как меня этот вопрос интересует, тем более что раньше я даже не задумывался о такой возможности. А он отвечает, я бы сказал, немного не по теме:
— Я с ним работал.
— А кто вы по специальности?
— Как и вы, — говорит он. — Штурман.
— Откуда вы знаете, что я штурман?
— Вы же не женщина, — говорит он. — Следовательно, штурман.
Ничего себе, логика! Чувствую, что кто-то из нас чего-то недопонимает. Но я сыт по горло беседой про жабов и поэтому делаю осторожное предложение:
— Рассказать, как я сюда попал?
Вы не догадываетесь, как он реагирует?
— Да ну его, — говорит, — увольте. Надоели эти истории. Одно и то же, ничего интересного. Я ведь здесь восьмой год. Скажите лучше, как вас зовут?
— Саша, — говорю. — А фамилий моя Буров.
— Вот и познакомились, — говорит он. — А меня Роберт. Роберт Миронов.
— Стойте, — говорю я. — Случайно не вы одно время геройствовали у Антареса?
— Да, бывал.
— Все равно не вы, — говорю я. — Тот Миронов возит сейчас экскурсии к гигантским планетам. Хоть вы действительно на него похожи.
— Еще бы, — говорит он с печальной улыбкой. — Но не падайте в обморок, если встретите еще парочку похожих на него штурманов Мироновых.
Пока мой мозг производит бессмысленную мыслительную работу, Роберт лже-Миронов скрывается за ближайшим баобабообразным деревом и вскоре вновь появляется, волоча сеть, напоминающую рыболовную.
— Берите за другой край, — говорит он мне. — Надо прикрыть яму, а то мало ли что. Еще выпрыгнет.
Я берусь за сеть, которая изготовлена из каких-то местных растений и весит поэтому килограммов пятьдесят. Лже-Миронов ловко кладет поперек ямы несколько извилистых, похожих на длинные корни жердей, потом мы натягиваем сеть поверх импровизированной решетки. Лупоглазое чудище снова начинает горланить и брызгать слюной. Но наша миссия окончена, и мы можем с достоинством убираться.
Мы идем по упруго-гладко-волнисто-зеленому ковру сквозь лес в направлении, противоположном выходу Роберта лже-Миронова, продолжая давно уже начатое мною движение. Над головами просвечивает сплошная кровля слившихся клейких крон, через каждые 30–35 метров поддерживаемых блестящими подпорками монументальных красных стволов. У самой земли ствол непропорционально широк — в двадцать обхватов, но потом он конусообразно сужается, чтобы затем, пройдя горловину, вновь расшириться неправильным асимметричным конусом. Таким образом, ствол зрительно напоминает среднюю часть песочных часов, в районе шейки облитую коричнево-красной краской. Верхнее расширение компенсирует, видимо, отсутствие ветвей.
Вскоре выявляется парадоксальная штука — чем ближе, по моему подсчету, подходим мы к границе леса, тем гуще стоят стволы. Я обращаю на этот факт внимание своего спутника.
— Ничего удивительного, — говорит мне Роберт лже-Миронов. — В домах то же самое. Середина пуста, по краям стены. Чем же природа глупее нас?
— Интересно, — говорю я. — А как же мы выберемся из леса? В деревьях прорубив окно?
— Зачем же? — говорит мне лже-Миронов. — Давно прорублено. Кстати, почему бы еще в скафандре?
Как вам это нравится? Кончается уже час с тех пор, как мы с ним встретились. Порядочки, нечего сказать.
— У меня лишь обычная биопрививка. Ее, вероятно, недостаточно? — неприятным для себя голосом говорю я.
Он смотрит на меня и откровенно смеется.
— Обычная прививка! Ничего себе! У меня, например, никакой нет.
Почему так всегда бывает — если меня кто-то в кои-то веки раз оставит — в дураках, то он ни за что не остановится на достигнутом, так что получается не единичный случай, а целая серия? За что мне такое наказание?
Но нет худа без добра — я отстегиваю шлем, вдыхаю туземный воздух со всеми его непривычными запахами, минут пять осматриваюсь и принюхиваюсь, потом снимаю и скафандр, тщательно, как парашют, укладываю его в рюкзак и в одном белье топаю рядом с лже-Мироновым по еле заметной тропке, а потолок леса все опускается, но в конце концов мы выходим на свет, такой яркий, что можно смотреть, только прищурившись, и я вижу в поле перед собой целую толпу дальних звездолетов, стоящих там на приколе.
7. Накануне
Техник-хранитель Рон Гре был в отчаянии. После того как его чуткое тело несколько дней подряд не подавало сигналов тревоги, он понял, что случилось непоправимое. Кожа Рона Гре не чувствовала ничего и сейчас, и можно было подумать, что с подопечным все в порядке, Рон Гре так и считал эти несколько суток, но ошибался, потому что наладить биоконтакт никак не удавалось, и здесь вполне могла скрываться причина отсутствия тревожных сигналов.
И Рон Гре проверял аппаратуру. Она насчитывала более десяти миллионов связей и деталей, которые могли нарушиться и выйти из строя. Хорошо, если удастся обнаружить неисправность. Но страшно подумать о противоположном исходе. Ведь он будет означать, что биоконтакт с подопечным потерян навсегда и Рон Гре провалил важный эксперимент. Вряд ли лысый Роооз похвалит тогда своего техника.
За спиной Рона Гре зашуршало, что указывало на то, что кто-то проник в лабораторию. По идее это мог быть только лысый Роооз. Рон Гре обернулся.