Солдаты разожгли костры, варили пищу и располагались на долгий срок.
Наконец появился священник. Офицеры обрадовались главным образом вину, которое одновременно принесли крестьяне близкой деревушки. Священника позвали в палатку.
Это был тощий молоденький служитель церкви с молитвенником, как ему приказали, в руках. Французских офицеров он боялся, будучи протестантом, в то время как во Франции правил католический кардинал Ришелье.
— Вот что, ваше юное преподобие или как вас там, — объявил граф де Пасси, не предлагая священнику сесть. — У нас нет времени ждать у этой чертовой башни, пока укрывшиеся в ней еретики подохнут с голоду. Видите, солдаты разожгли костры. Вам это ничего не подсказывает?
— Ничего, ваша светлость. Очевидно, пища в горячем виде полезнее сухарей.
— А вы скрипите мозгами, как философ, ваше молоденькое преподобие. Я упомянул о еретиках, намекнул вам о кострах, а вы мне закладываете уши рассуждениями о горячей пище. Этому вас учили в семинарии?
— Ваше сиятельство, меня учили бояться бога. — А черта? Вас не учили бояться черта?
— Упаси меня всевышний! — истово зашептал священник.
— Так ответьте мне, если вы сами не еретик, чего заслуживают еретики по законам святой католической церкви?
— У меня протестантский приход, ваша светлость.
— Эй, малый! Кого ты нам приволок? Думаешь, нам мало засевших в башне еретиков?
— Ваша светлость, дозвольте обратиться к беглецам с проповедью. Может быть, сердца их еще не окаменели.
— Это огнем проверять надо, святенький отец мой, огнем!
— Огнем? — ужаснулся протестантский священник.
— Именно огнем. Вас я приказал привести, чтобы устроить аутодафе по всей форме. Так мы с лейтенантом решили.
— Умоляю о прощении, ваша светлость. Я не вмешиваюсь в священнодействия католической церкви и чту ее, но мы находимся на территории страны, не участвующей в войне за веру. В нашем кантоне аутодафе не помнят.
— Лейтенант, гоните в шею этого лжесвятошу, пока я окончательно не рассвирепел. Пусть найдут нам настоящего католического священника, хоть из Франции доставят. Не какого-нибудь кюре, а аббата позловреднее, из монастыря, где ему наскучило Аутодафе так аутодафе! Огнепредставление! По всей форме. Тут без святых отцов никак нельзя.
Протестантский священник, низко кланяясь, удалился по кратчайшему, но отвесному пути, оказавшись отличным скалолазом. Глядя вниз, он с ужасом думал о зверском замысле французских офицеров.
Направленный во Францию за нужным аббатом посланец уже скакал прочь от разбитого вокруг странной башни военного лагеря.
Сирано втащил обессиленного Тристана в круглое отверстие внизу башни, которое тот назвал люком, и по его указанию плотно закрыл его, вращая слева направо. После этого он потащил космического пришельца по крутой винтовой лестнице Она вела к извилистой щели, образованной внутренней стенкой башни и сооруженной для чего-то внутри ее более тонкой башней.
Лестница закончилась, когда они поднялись уже выше деревьев, судя по числу ступенек, ибо окон в башне не было и подниматься пришлось в полной темноте.
На последней ступеньке Тристан коснулся рукой перил, и мягкий свет из невидимого источника залил круглую комнату, в которой они очутились. По стенам шли широкие окна, сквозь которые минуту назад дневной свет не проникал в помещение. А теперь через них Сирано увидел солнечную поляну с выбежавшими на нее солдатами. Из стволов их мушкетов поднимались облачка дыма, но звуки выстрелов не доносились.
— Поберегись, Тристан. Лучше лечь на пол, чтобы пули, пробив стекло, не достали тебя.
— Это не окна, брат мой, это… как бы тебе сказать, нечто вроде зеркал, где ты видишь не подлинные предметы, а их изображения. Я потом объясню тебе. Подожди, — продолжал Тристан, задыхаясь, — я проглочу целительную крупинку, а то начинаю себя чувствовать, как Сократ после выпитой чаши цикуты.
— Что с тобой, учитель? — Сирано впервые назвал так Лоремитта.
Тот печально улыбнулся:
— Усталое сердце, брат мой, последователь и наследник долга Впервые оно схватило меня, когда я вместе с родными и друзьями прощался с Сократом в темнице. Ведь по тогдашним порядкам он выпивал чашу яда и умирал в присутствии близких под наблюдением палача. Осушив чашу, приговоренный должен был ходить у ложа, чтобы яд подействовал быстрее. И у него сначала немели ноги. Тогда он ложился, и они отнимались. Паралич поднимался все выше, пока не достигал груди. Но яд коснулся не только его отданного людям сердца, избавив палача от омерзительной процедуры удушения смертника, яд тронул и мое несчастное сердце. Видишь, вот еще одно доказательство, что Демоний Сократа вовсе не бессмертен.