Несколько мгновений двое — мальчик и бандит — разглядывали друг друга, не делая никаких движений и не произнося ни слова.
«Странно, — как о чем-то главном подумал Хаятолла, — где же его халат? Осталась только рубашка, и такая же светлая, как у Олима».
В горле мужчины что-то хрипло булькнуло.
— Хаятолла? Что ты здесь делаешь?
Ноги сами собой сделали несколько мелких шагов назад. Дальше идти было некуда: за спиною высилась почти отвесная стена.
— Иди сюда, — позвал отец. — Иди, не бойся.
Хаятолла не двигался. Напружиненным, только что готовым к прыжку ногам передалась внезапная слабость. Не в силах больше стоять, Хаятолла опустился на колени, обмяк.
— Ты… один? — настороженно спросил из глубины ниши отец. — За тобой никто больше не придет?
— Один. Никто больше не придет, — вяло повторил мальчик, удивляясь, как быстро его покинула решимость и воля, исчезла злость. Испытывая острую горечь разочарования, он разглядывал отца, будто совершенно чужого, постороннего человека. Ничто не отзывалось радостью в его исстрадавшемся сердце, на душе было пусто…
— Я вижу, у тебя мой пистолет, — усмехнулся отец. — А я думал, куда он мог подеваться. Выходит, это ты его взял?
Только сейчас вспомнив о пистолете, мальчик как за последнее свое спасение ухватился за рукоять.
— Э-эй, не дури! Он ведь может и выстрелить. Слышишь, кому говорят?
— Теперь это мое оружие, и я его никому не отдам, — твердо заявил мальчик.
Не ожидавший такой дерзости отец скрипнул зубами. Но заставил себя сдержаться.
— Конечно, конечно, это твое оружие, сын. Имущество отца всегда, рано или поздно, переходит к наследнику, к сыну. Вот только мало я его накопил, наследства, так что не обессудь. А теперь уже и совсем оно мне ни к чему… — Лихорадочный огонь в глазах отца померк, потускнел. — Да… Значит, ты теперь с ними?
Отец кивнул, указывая взглядом наверх, где отдаленно, будто сквозь войлок, перемежались отзвуки гранатных взрывов, хлестких винтовочных выстрелов и торопливых скороговорок автоматных очередей.
— Жаль. Очень жаль. Я так о многом хотел с тобой поговорить! Вот и выпал случай. Значит, выходит, это судьба. Поговорим?
— О чем? — впервые испытывая к отцу брезгливость, отшатнулся Хаятолла.
Но, погруженный в свои думы, отец не заметил этого неловкого движения сына, а может, просто не придал ему значения. Он и прежде не очень-то баловал X аятолл у своим вниманием или лаской, а теперь и подавно: собственный груз тяготил его гораздо сильнее. Он будто разговаривал сам с собой — неслышно и тихо, почти шепотом:
— Когда-то я мечтал, чтобы ты вырос большим человеком, не в пример мне, стал колоннафаром. Да, видно, моя мольба не дошла до ушей аллаха. Видно, я не так уж усердно молился и мало жертвовал для пророка, если он не внял моей просьбе. И поделом…
Отец опустил свой автомат, положил его на щебень и больше уж не обращал на оружие никакого внимания. Плечи его обвисли и казались дряхлыми, старческими, хотя это был еще далеко не старик. Крепкие некогда руки взбухли венами и висели плетьми.
— Видно, всевышний не на шутку рассердился на меня, если уготовил мне встречу с тобой здесь, в этой яме, словно мы и впрямь враги… Да, а куда ты тогда подевался? — вдруг вспомнил он. — Ахмет-хан топал на меня ногами и кричал, что ты шпион и что тебя следует хорошенько наказать… Я тебя всюду искал, даже посылал за тобой людей, отдал им все свои деньги, чтобы они привели тебя ко мне. Но они обманули меня и вернулись ни с чем, сказали, будто ночью их обстрелял в кишлаке какой-то бандит, поднял шум… И после этого я стал хуже бродяги: у меня уже не осталось ничего — ни денег, ни дома, ни сына…
Долго сдерживаемые слезы, такие обильные и жгучие, подступили к глазам Хаятоллы, и мальчик, не выдержав их непомерного груза, безутешно расплакался, навзрыд.
— Что ты? Что с тобой? — растерялся отец, встревоженно поднимаясь со своего места, чтобы приласкать или как-то утешить сына.
— Не подходи ко мне! — крикнул Хаятолла. — Иначе я за себя не ручаюсь. Лучше ответь: зачем ты убил маму? Что она сделала тебе плохого?
Вновь опустившись на корточки, нечленораздельно мыча, отец какое-то время сидел отрешенно, немо. Потом снова заговорил — еще тише прежнего, еще больнее:
— И ты… ты, мальчик мой, в это поверил? Глупый! Тебя тоже обманули, как и других, заставили, чтобы ты поверил. Но я не убивал. Клянусь аллахом, не убивал…
— Ты думаешь, я поверю? Кто же тогда ее убил, если не ты?
Не замечая, что на груди открылось голое тело, отец запустил грязную свою руку под рубашку и снова долго молчал, не мигая глядя в одну точку у себя под ногами.