— Что ты задумал? — с тревогой спросил мулла.
— Да-да, они запомнят… Завтра джума, пятница, выходной. Местные власти собирают джиргу. На площади скопится много народу. Что же, тем лучше. Пусть советуются, на то и джирга. Но, клянусь, они крепко запомнят мое имя и имя моего брата. О-о!..
— Я, пожалуй, пойду. Скоро рассвет. — Мулла начал собираться. — Будь осторожен, Нодир. Сейчас шутить с властями стало опасно. Это сила, и с нею нельзя не считаться… Да, вот еще что! Совсем забыл. Твоя ханум…
— Моя ханум?!
— Не горячись, сначала выслушай. Сегодня днем, когда приезжали шоурави, твоя ханум вынесла кувшин и напоила водой танкистов и эту русскую докторшу. Люди все видели. Ты ее проучи немного, Нодир. Наши женщины должны знать свое место, а то, чего доброго, возомнят о себе бог знает что или, еще хуже, начнут вмешиваться в мужские дела.
— Ах, женщина, ах, несчастная!..
Отец проводил муллу до ворот, но сам еще долго не возвращался, все ходил и ходил по двору, вздыхая. Под ноги ему подвернулся щенок, и он так двинул его йогой, что пес отлетел к дувалу, шлепнулся о крепкий сырцовый кирпич стены, а голоса не подал — должно быть, перехватило дыхание.
«Алабай! — Хаятолла закусил губу. — Бедный мой Алабай…»
Между тем дальние барханы начали светлеть, проявляться из темноты, и отец потормошил притворившегося спящим Хаятоллу за плечо.
— Хватит дрыхнуть. Вставай. Время не ждет.
Мать уже была на ногах, пыталась развести огонь в очаге, но саксаул занимался плохо.
— Брось возиться, женщина! Нам некогда. — Ярость клокотала в голосе отца. — Ты готов, Хаятолла? Сверток не забыл? А ну, покажи. Смотри не потеряй по дороге гостинец для своего Дяди!
Пегий ишак с обшарпанным, будто нарочно выщипанным клочками левым боком дожидался у дверей, терся мордой о воротный столб. Пустая пока что арба у него за спиной покачивалась.
Мать вышла было проводить сына, благословить в дальнюю дорогу, но отец только махнул на нее рукой:
— Нечего тут торчать! Иди в дом. Да запрись хорошенько.
Каменистая степь потянулась им навстречу. До самого шоссе отец не проронил ни слова. Хаятолла тоже не мешал отцу разговорами, наблюдал, как неуклюже, неповоротливо отползали прочь с пути, по которому катилась арба, медлительные черепахи, да порой с треском выпархивали почти из-под ног ишака жирные, ленивые кеклики.
На асфальте, показавшемся вскоре после восхода солнца, меньше трясло, и Хаятолла, растревоженный прощанием с домом, почти успокоился.
У безлюдной в этот час остановки отец сошел на землю, снова полез за пояс и отсчитал сыну еще пятьдесят афгани в мелких бумажках.
— Это тебе на крайний случай. Зря не трать, могут пригодиться.
Он еще раз придирчиво ощупал ковер, проверяя, хорошо ли тот увязан, обошел со всех сторон полегчавшую арбу.
— Ни к кому, кроме дяди, не заходи, не доверяйся случайным людям. Понял? Я навещу тебя в следующую джуму, если не задержат дела. А сейчас мне пора.
Долгим показалось Хаятолле безрадостное ожидание оказии. Мимо проносились доверху нагруженные автомобили, барбухайки частных владельцев и транспортной компании. Оглушительно стреляли их выхлопные трубы, оставляя вонь в начинающем нагреваться воздухе. Ни одна из этих густо размалеванных по бортам машин не останавливалась, и мальчик присел на обочину, положив рядом с собой гостинец для дяди — единственную поклажу, которая, кроме новеньких, специально взятых для города резиновых калош, была в его походном мешке.
Он перестал обращать внимание на машины, покорно ожидая своего часа и случая или везения, потому что по чужим рассказам знал, как трудно бывает втиснуться в битком набитый автобус и ехать.
Все же он не удержался и в какой-то момент протянул руку к мешку. Очень уж хотелось ему посмотреть, что за гостинец он везет дяде; слишком беспокоился за него отец, да и чересчур тяжелым, загадочным, манящим показался ему сверток, и пахло от него, как помнил Хаятолла, не пряностью лучшего кишмиша из Сохии, не жаренными в золе фисташковыми орехами, а как-то незнакомо.
Хаятолла размотал схваченную шпагатом тряпицу, и в руки ему скользнула длинная плоская коробка немногим меньше кирпича.
Множество незнакомых букв покрывало ее лакированные, сияющие глянцем бока, но сути этих обозначений Хаятолла, как ни пытался, не разгадал.
«Где же тут кишмиш? Может, он внутри, в коробке? Как она открывается?»
Забыв об окружающем, Хаятолла водил пальцем по закругленным, плотно подогнанным бокам коробки, надеясь подковырнуть ногтем какой-нибудь ее край и добраться до содержимого. Однако крышка нигде не обнаруживалась, и только сквозь две крохотные дырочки не больше пшеничного зерна как будто слышно было внутри тихое шевеленье.