— Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, — не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов. — Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставлены отдельные квартиры в «гостинке», а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?
— Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, — сказал Владимир Лукьянович. — Что можно добавить? — Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: — Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо. — Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.
В анонимном письме говорилось о злоупотреблении служебным положением со стороны Александра Игоревича, когда он по поручению директора курировал жилищный вопрос. Одним из примеров злоупотреблений называлось выделение отдельной комнаты в общежитии одинокому тридцатилетнему холостяку якобы для того, чтобы он мог в любое время водить к себе девочек. И этим холостяком был… я.
Тотчас взгляды десятков людей скрестились на мне. Кажется, я побагровел, на лбу выступили капли пота, в виске начал стучать настойчивый молоточек: тук-тук, тук-тук.
— Уверен, что анонимка просто лжет, и ни Александр Игоревич, ни молодой наш сотрудник ни в чем подобном не виновны, — пророкотал директорский баритон.
— Конечно, конечно, — согласился Владимир Лукьянович. — Лжет, как все анонимки. Сейчас Борис Петрович нам это подтвердит.
Мне пришлось встать. Удар пришелся ниже пояса. Рефери открыл счет. То, о чем писалось в анонимке, было гнусным наветом. Но внешне все выглядело безукоризненно. Я, действительно, по настоянию Александра Игоревича жил один в комнате, предназначенной для двоих. Как объяснить присутствующим, что, во-первых, тогда в этой комнате над второй постелью обвалилась штукатурка, до ремонта должно было пройти не менее двух месяцев, и только на это время меня поселили одного, что, во-вторых, Александр Игоревич настаивал на этом по просьбе Виктора Сергеевича, поскольку я выполнял срочную и очень сложную работу, связанную к тому же с печатанием на машинке?.. Да, удар был рассчитан точно.
— Выходите сюда, Борис Петрович, на трибуну, — позвал Владимир Лукьянович, — чтобы все слышали о наглой клевете.
На меня нашло оцепенение. С высоты трибуны лица в зале слились в сплошную глазастую массу.
— Дело в том, — начал я, с удивлением слыша, что мой голос стал совершенно чужим, каким-то сдавленным, деревянным, — да, я, действительно, живу один в комнате на двоих…
По залу прошел шумок, не предвещающий ничего хорошего.
— …Но поселили меня по просьбе Виктора Сергеевича… Вот, Евгений Степанович, наверное, помнит…
— Виктора Сергеевича не советую вспоминать по такому поводу, — взвился директорский баритон. — Не смейте использовать его светлое имя для прикрытия темных делишек!
— Да не в том же смысле… — Я хотел рассказать об упавшей штукатурке над второй кроватью, о том, что меня поселили временно, до ремонта, потом забыли, а я не напоминал…
— Знаем, в каком смысле, — заскрипел голос Владимира Лукьяновича. — Эх, дорогой наш Борис Петрович, Борис Петрович, а я так за вас распинался, уверен был, что в анонимке неправда…
Я махнул рукой и пошел, иссеченный взглядами, к выходу из зала. На улице меня догнала Таня. Запыхавшись, пошла рядом, бросая быстрые взгляды и стараясь это делать незаметно. Косо летели снежинки, подгоняемые пронзительным ветром из подворотен. Ветер продувал меня всего насквозь, оставляя пустоту.
В институте неожиданно появился зоотехник из подшефного совхоза. При виде его у меня мелькнула мысль о сговоре с директором и Владимиром Лукьяновичем, но обветренное, с медным оттенком лицо Дмитрия Севериновича было таким усталым и невеселым, что я отбросил ее.
— Плохие вести? — спросил я.
— Хорошего мало.
— Мои прогнозы не подтвердились?
Он расправил широченные, начинающие заплывать жирком плечи:
— Еще как подтвердились! Коровы и бычки набрали точно такой вес, как на схеме. И надой увеличился на столько же. И устойчивость к холоду, к заболеваниям…
— А овцы?
— Не хуже. Угрожавших им раньше эпизоотии и в помине нет. Шерсть высшего качества! Настриг — почти в два раза больше. Вот привез вам тетрадь. Все записано по часам, заприходовано, как положено, выделена разница с контрольной группой. Положа руку на сердце, а вторую — на тетрадь с данными, могу поклясться, что после введения вашего полигена «Л» получаем существо идеальной породы!
— Выходит — удача. Что же вас не устраивает? — Нам ведь нужно улучшить стадо.
— А оно складывается из единиц — из «существ идеальной породы», как вы изволили выразиться.
— Беда в том, что они идеальны только каждый сам по себе. А в стаде все это превращается в полную противоположность.
— Ничего не понимаю.
— Долго рассказывать. Езды до нас, сами знаете, часа три. Поехали?
Через полчаса мы уже мчались с зоотехником в его «Ниве» по разросшейся окраине Киева. Выехали на автостраду. Вот и знак «поворот направо» и под ним надпись: «Совхоз «Перспектива».
Мы повернули направо. Показались здания ферм. Внезапно на нас стремительно ринулось диковинное животное. Вначале мне показалось, что это племенной бык вырвался на свободу. Но почему у него такие закрученные рога? Затем я заметил болтающееся тяжелое вымя. Корова! Но какая рослая. И как мчится, угрожающе опустив голову.
Чтобы избежать столкновения с разъяренным животным, Дмитрий Северинович заложил крутой вираж. Корова пронеслась мимо. За ней промчался на мотоцикле какой-то рабочий. Звук, вырывающийся из глотки коровы, заглушал рев мотоцикла и вовсе не походил на знакомое всем мычание. Возможно, так трубят зубры на весенних турнирах самцов.
— Ну вот и первая встреча с благодарными подопытными. К счастью, благополучная, — проговорил зоотехник. — А теперь пойдемте к другим представителям идеальной породы, на фермы.
Печальное зрелище представляли помещения ферм. То тут, то там поломанные, иногда разнесенные в щепки загородки, сорванные двери, скрученные автопоилки и трубы. Животных совсем мало. В огромном загоне, рассчитанном готов на двадцать, — одна корова. Такая же большая и могучая, как та, что пыталась таранить «Ниву». Шерсть лоснится, полное вымя свисает почти до пола. Рога очень длинные и острые, и взгляд какой-то свирепо-осмысленный, вовсе не коровий. С таким животным лучше держаться начеку и на расстоянии.
— А ее, промежду прочим, кому-то надо доить, — сказал зоотехник. Я невольно поежился, а он мстительно улыбнулся: — Теперь рассказывать легче, теперь вы меня поймете, уважаемый товарищ ученый. Вое животные с полигеном «Л» такие, как эти. Ясно? Заболеваний не боятся. Холод переносят отлично. Вес, как видите, набирают замечательно. Одним словом, каждое само по себе — представитель идеальной породы. А стада из них не получается. Они же все лидеры — никто никому ничего не уступит. Не только быки, но и коровы, и овцы забивают друг дружку насмерть. Содержать их можно только в отдельных загонах. Во сколько же это обойдется? Пожалуй, оно «съест» прибыль от улучшения породы, а то и перекроет ее. Значит, надо снять агрессивность.
Я вспомнил слова Виктора Сергеевича: «Подсказка есть во всем. Надо уметь ее искать и находить».
Несколько месяцев наш институт словно и не работал. Все были заняты тем, что обсуждали перемены. А они происходили чуть ли не ежедневно
— Слышали, Смушенко ушел из второго отдела?
— Антонюк удрал от Александра Игоревича. Говорит: бесперспективно. Вроде бы переходит в другой институт.