Все в деревне знали, что у Егора живет волчица, но никто ничем, если не считать Петькиной выходки, не показывал Егору какого-нибудь недовольства или недоброжелательства. Выть волчица давно перестала, и кому какое дело, зачем ее держит Егор. Может, продать кому собирается.
Однако в последнее время Егор заметил перемену в настроении деревенских. Раньше, встречая его на улице, они приветливо здоровались, спрашивали, как жизнь, как дела; теперь же в их поведении появились непонятные сдержанность и настороженность. Женщины при виде Егора начинали шептаться, а мужики смотрели удивленно-недоверчиво, как будто знали о чем-то, но верили и не верили.
Поначалу Егор удивился такой перемене, а потом махнул рукой: что он, святой дух какой, чтобы обо всем догадываться? Если что знают, пускай скажут, а не говорят — их дело. Особой дружбы у Егора ни с кем не водилось, он уж и не помнил, когда заходил в последний раз к кому-нибудь в гости. К матери только да к теще, а так все в лесу да в лесу. Поговорить по душам он любил только с председателем либо с Гошкой, но к председателю заходил лишь по крайней нужде, а с Гошкой много не наговоришься, молчит целыми днями.
Но Гошка-то и открыл Егору глаза на все.
С утра они делали полозья для саней. Пахомова мальчишки в кузне не было, болел который день, и Егору приходилось крутиться за двоих — и мехи качать, и то подносить и это, и там подержать, и тут помочь. Гошка — кузнец. Его дело — главную работу делать, а уж ты успевай поворачиваться.
Пока работали, Гошка по обыкновению молчал, а сели покурить, вдруг сказал:
— Чудное мне давеча баба ляпнула, Егор. Будто бы ты это, ну будто в волка обворачиваешься.
— Это как же? — изумился Егор.
— Так я и сам не знаю. Я бабе так и сказал, чтоб не болтала чего не след, а тебе вот говорю.
Вон оно что, вон откуда ветер-то дует!
— А кто ж твоей Дарье это сказал?
— А леший ее знает! Бабы, они ведь, как пчелы, одна что разнюхает — весь рой туда. Я говорю своей: ну что ты языком мелешь, что я, Егора не знаю? А она знай свое. Видели, говорит, как вечером волк, ты, значит, от бани на огород бежал.
Егор не знал, то ли ему злиться, то ли смеяться. Совсем сдурели! Небось Петька опять выкобенивается. Сказанул кому-нибудь, тот дальше, вот слух и пошел. Попробуй докажи теперь, что я не я и лошадь не моя.
А на следующий день жена подлила масла в огонь. Пришла на обед, села есть, а у самой ложка в руке дрожит.
— Ты что, знобит, что ли? — спросил Егор.
— Зазнобит тут! Наслушаешься, что про тебя говорят, не то станет!
Егор понял, в чем дело.
— Насчет волка поди? Так мне Гошка уже сказал.
— Во-во! Вся деревня лясы точит, а тебе хоть бы что!
— А ты больше слушай! — рассердился Егор.
— Что ж мне, уши теперь заткнуть? Это тебе хорошо: раньше в лесу жил, сейчас из кузницы не вылезаешь, а мне куда деваться? Нынче прихожу на скотный, а Фроська Зуева отзывает в сторону и говорит: уж не знаю, как тебе и сказать, Маш, только про Егора такое говорят! Да что, спрашиваю. А то, что оборотень он, в волка оборачивается и по огороду бегает. Может, волчица, говорю, так она бегать не может, на цепи сидит. Да нет, отвечает Фроська, какая волчица — волк! Потому Егору так и везло на охоте, что он с волками знается.
— Дура набитая твоя Фроська. Ишь чего выдумала: везет Егору! Поуродовалась бы с мое, узнала б, везет или нет.
— У тебя все дураки, один ты умный. Если б только Фроська, а то все говорят.
— Ну и пусть, когда-никогда устанут. Что ты, наших деревенских не знаешь?
— Отпусти ты эту волчицу, Егор. Одни напасти от нее, никакого покоя.
— Да куда ж ее отпускать, Маш? Слабая она еще. Свои могут загрызть или какому охотнику подвернется. Вот покормлю зиму, а весной отпущу.
— Ты уж сто раз обещался, а сам ни с места. Мало тебе все, Егор? Себя не жалеешь, обо мне бы хоть подумал, не жизнь, а одна нервотрепка.
— Ей-богу, отпущу, Маш! Потерпи немного, январь уже, всего-то ничего осталось.
Жена безнадежно махнула рукой:
— Я-то потерплю, да ты пока соберешься, опять что-нибудь стрясется…
Нелепый слух, неизвестно кем пущенный по деревне, не особенно трогал Егора. Разве что брала досада: взрослые люди, а как дети, занимаются сказочками.
Но в обоих разговорах, и с Гошкой, и с женой, Егора заинтересовало одно: тут и там говорилось о каком-то волке, который будто бы бегает по огороду. Вряд ли Петька, если это он пустил слух, мог додуматься до этого. В чем же тогда дело? Какой еще волк мог объявиться и почему кто-то видел его, а Егор нет, хотя этот волк бегает по его огороду?
Что-то стояло за всем, какая-то реальность, но Егор не знал, с какого конца к ней подступиться.
Все прояснилось, как всегда, неожиданно.
Как-то, дней через пять после всех волнений, Егор пошел кормить волчицу. Ночью сыпал снежок, покрывший ровным слоем утрамбованную тропинку, и, подойдя к конуре, Егор не поверил своим глазам: на тропинке, как нарисованный, отпечатывался свежий волчий след. Две одинаковые цепочки — к конуре и обратно.
Вот это да! Оборотень-то, оказывается, не сказка, вон какие печатки оставил, даром что нечистая сила!
Егор наклонился и стал рассматривать след. Он был крупным и глубоким, такой мог оставить только матерый волк, и Егор сразу догадался, что за оборотень повадился к нему на огород. Ах, дьявол серый!
Егор повернулся к волчице. Она стояла возле конуры и дожидалась, когда ее накормят.
— Ну ты и штучка! — сказал Егор. — Устроилась! Кормят, поят, а теперь и мужики начали охаживать.
Волчица переступила лапами, и это был как знак нетерпенья: чего, дескать, много говорить, давай корми.
Егор перешагнул через заборчик и тут увидел, что весь снег перед конурой изрыт волчьими следами.
— Повеселились, нечего сказать!
Он наполнил миску, и волчица стала есть.
Дела складывались нарочно не придумаешь. Волчица живет в конуре, а к ней из лесу ходит волк! И, видать, кому-то попался на глаза, а отсюда все и пошло, все эти разговоры про оборотня — кто же поверит, что волк может бегать в деревню не за добычей, а к волчице? Скорее поверят в оборотня. А кто им был на самом деле, Егор знал на все сто процентов — конечно, тот самый волк, которого он выследил на болоте. Волки выбирают друг друга надолго, иногда на всю жизнь, вот и этот на всю жизнь выбрал. Год уже, как волчица живет здесь, а он все не забыл. И надо же какой: знает, что по краешку ходит, а ходит. Подобралась парочка, один другому ни в чем не уступят.
Выло чем удивить жену.
— А ведь не врут бабы-то, Маш, — сказал Егор, вернувшись. — Оборотень-то, ей-ей, завелся. Пойдем-ка, что покажу.
Он привел ничего не понимавшую жену к следам.
— Во, видала!
— Кто же это, Егор? — испуганно спросила жена. — Лапищи-то какие!
— Волк, кто, — ответил Егор и кивнул на конуру, откуда выглядывала волчица. — Ухажер вон ее.
— Да что ты из меня дурочку делаешь! — обиделась жена. — Так я тебе и поверила!
— Вот чудная! — засмеялся Егор. — Говорю же: волк. Сама, что ль, не видишь? Иль, и верно, думаешь, что оборотень?
— Лапищи-то, лапищи! Такие и не бывают у волков!
— Еще как бывают, — сказал Егор. — Я этого дьявола на болоте видел. Веришь, с теленка!
Но жена уже говорила о другом:
— А вдруг они повяжутся, Егор?
— Так и пусть вяжутся, волчата будут.
— То, никак, угорел! Да что мы с ними делать-то станем? С одной волчицей с ног сбились, а тут целый выводок! Ладно, пока маленькие, а как вырастут, тогда что?
— Ну что ты раскипятилась? Может, еще ничего не будет. Год-то для нее какой был: два раза на том свете побывала, а теперь рожать. Попробуй роди, когда душа в чем только держится. Ты глянь на нее: кормлю-кормлю, а ребра все торчат.
Но предположения Егора не оправдались, и скоро он заметил, что волчица в тяжести. Она теперь больше лежала и стала много есть. Если раньше ей хватало на раз одной миски, то в последние дни Егор не успевал кормить волчицу. Она жадно съедала все и настойчивым поскуливанием просила добавки.