Через неделю волчата проглянули, а потом начали все быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днем в них все сильнее угадывалось волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а намечавшийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.
Чтобы не беспокоить волчицу, Егор даже не притрагивался к щенкам, хотя ему не терпелось узнать, кого в помете больше — мальчиков или девочек. По опыту Егор знал, что раз на раз не приходится, в один год бывает больше девочек, но чаще все же наоборот. Наверное, оттого, что волков выживает меньше, чем волчиц. Как ни крути, а волк рискует чаще. Ему и за волчицу драться надо, и пищу добывать, и лет обо караулить, и уж тут, рано или поздно, а пропадешь.
Дочка, узнав про волчат, каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.
— Да зачем ей эти волчата! У них, чай, блох не знаю сколько.
— Ну какие блохи, Маш? — говорил Егор. — Волчицу я вычесывал, откуда им взяться. Пусть Катя посмотрит волчат, а?
— Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идешь, а она так и зыркает.
Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла на нее не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчет волчицы. А она все понимает, чует, что Маша а душе против нее настроена.
Но все же Егор уговорил жену, и как-то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку.
Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творится вокруг, но они еще боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.
— Ну, покормим волка, Кать?
— Покормим, — ответила дочка, держась, однако, за Егора.
— А ты боишься его?
— Боюсь. Волки кусачие.
— Это кто же тебе сказал?
— Бабушка Шура.
— А-а, — протянул Егор.
Бабушка Шура была мать жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой и, укладывая ее спать, частенько напевала вполголоса про серого волчка, который может прийти и схватить Катю за бочок, если она не будет спать. В детстве и Егора укладывали под эту песенку, и он помнил, как боялся волчка.
Егор наполнил миску, и волчица стала есть, а он присел рядом на корточки. Дочка по-прежнему держалась за Егора.
— Не бойся, маленькая, — успокоил он ее. — Этот волк не кусачий. Да он и не волк, а волчица.
— Какая волчица? — спросила дочка.
— Обыкновенная. Которая мамка волчат. Вон волчатки-то, видишь? А это их мамка.
В это время у лаза произошла какая-то свалка, и из него вывалился волчонок. Оказавшись на земле, он прижался к ней, озираясь и принюхиваясь и не решаясь стронуться с места. Волчица, бросив еду, метнулась к волчонку, взяла его пастью поперек тельца и скрылась в конуре. Повозившись там с минуту, вновь вылезла и принялась доедать оставшееся в миске.
Подождав, пока волчица насытится, Егор сказал дочке:
— Давай погладим волчицу?
Но дочка замотала головой, отказываясь.
— Да не бойся, маленькая! Она хорошая, не укусит. — Егор протянул руку и погладил волчицу по голове. — Видишь? Иди, не бойся?
Волчица смотрела на дочку без всякого интереса, и когда та все же решилась дотронуться до нее, даже не повернула головы.
Смотри какая, и Катю не признает, подумал Егор. Он надеялся, что волчица отнесется к дочке ласковее, чем к жене. Своим равнодушием волчица ясно показала, что и дочку она терпит только потому, что та имеет какое-то отношение к Егору, а иначе не позволила бы гладить себя.
Ну и стервоза все-таки, думал Егор, разглядывая волчицу так, словно видел ее впервые. И как тебя с таким характером волк терпел. Дочка-то что тебе худого сделала? Могла бы и по-хорошему отнестись, ребенок ведь. Куда там, даже и бровью не повела, мумия египетская!
И от этого еще удивительней казалась Егору привязанность волчицы к нему, от которого она столько натерпелась. Верно: откачал два раза, но первый-то раз себя же и поправлял. А потом? С тем же намордником хотя бы. Ведь до крови дошло, ведь, как солдат на вошь, на него глядела, а сейчас никого и на дух не надо, Егора подавай!
Чего греха таить: такая преданность тешила самолюбие, но все же Егор обиделся на волчицу за дочку и, уходя, не сказал ей обычных ласковых слов. А дома получил нахлобучку от жены. Дочка, не успев открыть дверь, рассказала матери, как они гладили волчицу, и жена накинулась на Егора. Додумался: погладь, доченька, волчицу! А если бы укусила? Егор, конечно, оправдывался, говорил жене, что зря она выдумывает всякие страхи, но в душе ругал себя за лишнюю уверенность. И чего, действительно, сунулся? Собирался волчат дочке показать, а свел все на волчицу. А она волчица и есть, мало ли что ей в башку взбредет…
Но взбрело не волчице. В том, что вскорости навалилось, как снежный ком, она была лишь невольной соучастницей, хотя весь сыр-бор и разгорелся вокруг нее. А поджег этот бор тот, о ком Егор и думать уже перестал.
Волчатам перевалило на второй месяц, от молока они пока не отказывались, но в то же время ели все, что Егор приносил волчице. И особенно любили кости. Их они и глодали, кости были игрушками, из-за них волчата устраивали такие стычки, что хоть разнимай.
С костей-то все и началось.
Кому, как не Егору, было знать, чем он кормит волчицу, каким мясом и какими костями. Все у него было на учете, все распределено, а потому внезапная находка привела его в полное замешательство. Убираясь однажды у конуры, Егор наткнулся на кость, которая попала сюда явно со стороны. В погребе у Егора оставались лишь коровьи мослы, принесенные Гошкой, а на траве лежала самая настоящая баранья лопатка, причем не завалящая, не недельная, а сахарно-белая, как будто барана зарезали только вчера.
Первой мыслью было, что это опять Петькины козни, но и волчица, и волчата были живы и невредимы, и, стало быть, Петька тут ни при чем. Но ведь кто-то принес кость, не могла же она с неба свалиться!
Ясно, что не могла, и нечего тут ломать голову: кость принес волк. Значит, как ни пугал он его, а волк не испугался и все это время держался поблизости, Пока волчата были грудными, таился, а теперь подошел срок кормить детишек мясом. Вот он и начал.
Егор плюнул в досаде и злости. Спокойной жизни пришел конец. Волк действует по природе, выводку нужно мясо, и весь тут сказ. И незачем гоняться по лесу за каким-нибудь зайцем, когда под боком деревенское стадо. Бери любую овцу, ешь сам и неси волчатам.
— Лучше не придумали! — сказал Егор волчице, безмятежно наблюдавшей за ним. — Ну и что теперь? Брать ружье и картечью по твоему хахалю?
Забросив кость подальше, Егор ушел к сараю и сел там на дрова. Ну как быть, в самом деле, как отвадить волка? Про ружье хоть и сказал, да от него сейчас никакого проку. Выла б зима, какой разговор, а когда нет следов, тут и пушка не поможет. Караулить? Тоже пальцем в небо. Ты его с одной стороны ждешь, а он с другой нагрянет. А то и вовсе не придет, учует.
Егор прикинул, когда мог прибегать волк. Вчера никакой кости не было, увидел бы сразу, значит, волк был сегодня. Стадо выгоняют рано, зарезал ярку, и все дела. А мог и днем заскочить, на огороде до вечера никого, заходи и делай что хочешь… Где, паразит, зарезал — здесь или в каком другом месте? Если здесь, вечером все выяснится, когда стадо пригонят.
Тут, как представил себе Егор, дело могло повернуться по-разному. Если волк зарезал барана или овцу в стаде, люди могли прийти к Егору и сказать: извини, Егор, не знаем, что за волк унес нынче ярку, не видели, но имеем подозрение, что твой. Какой твой? А тот самый, который всю зиму к волчице шастал. Может, он и сейчас к ней ходит, откуда ты знаешь. В общем, хочешь не хочешь, а получается, привадил ты его. Вот и отваживай. Как? Нас это не касается, но перво-наперво застрели волчицу. Застрели, Егор. Сам знаешь, мы в твои дела не вмешивались, но раз началось такое, больше терпеть не будем.