Если бы у Нуруллы была возможность оглянуться, он бы не узнал в потрясавшем от ярости кулаками человеке обычно невозмутимого предводителя «воинов пророка». К изумлению своих спутников тот вдруг бросился к осыпи и с неожиданной для такого грузного тела быстротой полез вслед за беглецом. Осыпь дрогнула, ожила. Заструившиеся ручейки в считанные секунды превратились в ринувшуюся вниз лавину.
Нурулла почувствовал, что сползает назад и, распластавшись, попытался задержать падение. Но руки и ноги тщетно цеплялись за ускользающую опору. В следующее мгновение каменная река захлестнула его и стремительно потащила туда, где уже лежал бездыханным виновник трагедии, погребённый под многотонным завалом. В эти последние минуты жизни Нурулла не испытывал ни страха, ни боли. «Масуд так надеялся на меня, а я подвёл», — промелькнуло в меркнущем сознании, прежде чем навалилась невыносимая тяжесть и погасила его.
Успев отскочить в сторону к стене грота, двое уцелевших душманов видели, как грохочущая масса неудержимо катится к низкой арке прохода. Оцепенев от ужаса, они ещё не понимали, какую страшную смерть приготовила им судьба в этом подземном склепе.
Семь лет на чужбине — срок немалый. За прошедшие годы Масуд повидал столько, сколько не увидел бы, если бы даже совершил хадж, паломничество в мать городов, благословенную Мекку. Когда-то это было пределом его мечтаний, а хаджи, человек, прикоснувшийся к священному чёрному камню в Каабе, казался мудрейшим из мудрых, чьим речам следует внимать беспрекословно. С тех пор жизнь преподала Масуду слишком много жестоких уроков, и он усвоил простую истину: «Сейчас такое время, когда нельзя доверять бритьё своей головы другому, даже хаджи, а не то рискуешь потерять её» — так любит повторять Анвар Хак.
Поэтому сегодня, прежде чем встретиться со стариком, Масуд решил основательно подстраховаться. Что-то слишком уж часто в последнее время стал попадаться долговязый тип с глазами-сливами. Мясистый нос на унылой коричневой физиономии с толстой отвисшей губой придавал ему сходство с усталым верблюдом, но, несмотря на измождённый вид, он был удивительно проворен. В последний раз, выбравшись в город, Масуд засёк его в лавочке цирюльника и потому долго петлял по закоулкам, а после почти бегом направился к Марданханскому парку. Там, неподалёку от входа, укрывшись за толстым стволом фикусного дерева, уже безмятежно покуривал трубку Долговязый. Тогда Масуд не выдержал и, подойдя, многозначительно посоветовал поберечь копыта и не таскаться, где не следует.
— Ты что, за ишака меня принимаешь? — притворно возмутился топтун.
— Нет, за верблюда: слюны много пускаешь.
— Да отсохнет твой язык от таких слов! — завопил Долговязый, но Масуд повернулся и ушёл, уверенный, что тот не осмелится последовать за ним.
Впрочем, если соглядатай доложил о стычке тем, кто его приставил, они скорее всего «пришьют» новый «хвост», который сразу можно и не заметить. Так что единственный выход — базар. …Первое время Масуд никак не мог привыкнуть к тому, что в отличие от гор здесь, на равнине, утро подкрадывается постепенно, несмело. Первым о нём возвещает протяжный звук, рождающийся где-то в вышине, когда на небе начинают гаснуть звёзды. Это муэдзин с минарета призывает правоверных к предрассветной молитве. Но город продолжает спать, зажмурив ставни бесчисленных лавок, и лишь с призывом ко второму намазу сбрасывает дремоту. Словно по команде, улицы оживают, и пёстрые людские ручейки устремляются в одном направлении — к базару. Раздражённо фырча друг на друга, спешат грузовики, автобусы, легковушки. Не обращая на них внимания, катят тележки торговцы зеленью.
В это утро шагал туда и Масуд. Конечно, можно было бы воспользоваться автобусом, но он предпочёл проделать весь путь пешком, изредка останавливаясь передохнуть и незаметно оглядеться. Когда ходьбы до базара оставалось минут двадцать, ему показалось, что сзади уже несколько кварталов подозрительно маячит поджарый красавец с чёрными, как смоль, усами. Чтобы проверить, Масуд подошёл к кучке зевак, глазеющих на рассерженного водителя сверкающего лаком «амбассадора», которому загородил дорогу верблюд, вёзший повозку. На рёв клаксона тот лишь презрительно косил лиловым глазом. Пока продолжался этот поединок Запада с Востоком, черноусый замешкался возле уличного сапожника.
«Так, один прилипала есть, — отметил про себя Масуд. — Посмотрим, кто ещё».
Однако других подозрительных личностей не обнаружилось: то ли он не заметил, то ли их вообще не было. Впрочем, сейчас это не играло особой роли. Чтобы уследить за человеком на базаре, нужно держать его за рукав, да и тогда нет гарантии, что не ототрёт толпа. Масуд нырнул в неё, и людской водоворот тут же поглотил, его.
Залитые солнцем, сверкали всеми цветами радуги рулоны тканей, которые наперебой предлагали разморённые жарой торговцы в таких же ярких — бирюзовых, золотистых, фиолетовых — тюрбанах. Рядом оглушительно орали японские транзисторы, стрекотали швейные машинки. Чуть в стороне благоухали ряды с цветами, фруктами, овощами. Чтобы обойти весь базар, понадобился бы целый день. Но Масуд не собирался делать этого. Потолкавшись в лавчонках, где продавали готовое платье и обувь, и приценившись к микрокалькуляторам в «техническом углу», он дал людскому потоку увлечь себя к выходу.
На улочке, ведущей к Джахангирскому шоссе, теснились харчевни и закусочные, из дверей которых доносился неумолчный стук ножей и вырывались клубы ароматного пара. В них варили, жарили, пекли на любой вкус и кошелёк, так что сюда охотно шли и гурманы, и просто проголодавшиеся люди. Ашхана Анвар Хака находилась в дальнем конце, и поэтому, пока Масуд добирался до неё, аппетит обычно разыгрывался не на шутку, заставляя постепенно убыстрять шаг. Но сегодня он не спешил, хотя давно уже подошло время обеда. На полпути Масуд вдруг почувствовал на себе чей-то тяжёлый пристальный взгляд. Чтобы разобраться, отчего возникло это неприятное ощущение, он остановился у дверей кебабханы, словно раздумывая, не зайти ли туда. Огляделся. Поблизости вроде бы ничего настораживающего не было. Обычные прохожие, занятые своими делами. Напротив, через улицу, в нише на кусок старого войлока присела отдохнуть толстая сгорбившаяся старуха, видно, страдающая одышкой. По старому обычаю она закрыла лицо и глухо кашляла под душным покрывалом. Масуд и сам не мог объяснить, но что-то в ней показалось ему подозрительным.
Он вошёл в кебабхану, из полутьмы которой было удобно наблюдать за улицей. И тут старуха выдала себя. Она сдвинула край покрывала, открыв знакомые глаза-маслины, испуганно забегавшие по сторонам. Да, в выдумке долговязому топтуну отказать было нельзя! Теперь нужно во что бы то ни стало перехитрить его. Масуд задумался. Когда он проходил подготовку в военном лагере афганских мятежников, на одном из занятий им рассказывали, как уходить от наружного наблюдения. Но здесь отработанные приёмы «обрубания хвоста» не годились. В конце концов ему пришла в голову одна идея.
Решительным шагом Масуд пересёк улицу. Встав неподалёку от старухи, задрал голову и стал разглядывать трещину, змеившуюся по стене дома. Сначала возле него остановилось несколько человек, которым он объяснил, что ещё вчера этой трещины не существовало. Значит, ночью был подземный толчок. Сразу же разгорелся спор: одни настаивали, что трещина старая; другие уверяли, что она появилась совсем недавно и поэтому в любой момент можно ждать землетрясения. Помните, в Кветте тоже началось с небольшого толчка, а что потом было, страшно подумать! Толпа быстро росла. Масуда оттеснили к нише, где съёжилась старуха. И тогда, видя, что никто не обращает на них внимания, он нагнулся и сорвал с неё покрывало.
От неожиданности старуха завопила отчаянным мужским голосом:
— Люди, спасите! Меня убивают!
После этого началось нечто невообразимое.
К а а б а — в буквальном переводе с арабского означает «куб»; мусульманское святилище в Мекке.