Николай пробежал глазами записку митрополита. Лицо его приняло разгневанное выражение.
— Отчего же, граф, это стало известно только нынче? — Он потряс в воздухе листком бумаги.
— Война, ваше величество… Полагаю все-таки, что более повинны в том Синод и московские митрополиты. Августин знал историю исчезновения креста, но внезапная смерть… Следующий за ним епископ Серафим слишком мало занимал московскую кафедру, Филарет тоже не был осведомлен…
— Допускаю, Дмитрий Николаевич, что так оно и было, но документы?..
— Они есть, ваше величество. По моему приказу в архиве Московской духовной консистории найдено все, что касается колокольни Ивана Великого. Серафим прав…
Николай еще раз заглянул в записку.
— Однако, граф, не возьму в толк, откуда Серафим узнал истину ранее тебя? Ты прежде сказывал, что он нимало не догадывался о судьбе креста.
Блудов развел руками.
— Странное дело, ваше величество… Сия новость пришла к нему от одного юродивого из Смоленска. Известно лишь, что этим человеком двигала сильнейшая ненависть к Хмельницкому.
Николай заметно устал.
— А что, граф, много успел израсходовать подполковник на свои изыскания в Семлеве?
— Четыре тысячи, как вы изволили приказать.
— В таком случае, будем считать, что мы дешево отделались. Правда о кресте стоит того! А ты, Дмитрий Николаевич, напомни мне при случае о Хмельницком. Вряд ли он на сем успокоится. На Смоленщине и без оного болота хватит мест, где с подобным же успехом можно искать Бонапартову добычу.
Париж, 6 января 1837 г.
В предвечерних сумерках особняк барона Гранье выглядел мрачным и таинственным. Полковник Куперен сидел в своей комнате перед камином и дремал. Последняя поездка в Россию не прошла для него бесследно: жестокая подагра частенько приковывала Куперена к креслу. Что до барона Гранье, то время, казалось, не было властно над ним. Вот и сейчас он буквально влетел в комнату полковника… Как всегда, барон говорил быстро и взволнованно:
— Пьер, вы и представить себе не можете, какую новость я узнал! Она еще не скоро появится в наших газетах. Смоленский губернатор отстранен от должности и помещен в Петропавловскую крепость. Официально — за расхищение казенных средств, но в Смоленске поговаривают о другой причине… Догадываетесь?
— Подобное возможно только в России. — Полковник зябко поежился, хотя в комнате было совсем не холодно.
— Пьер, неужели Николаю стало известно о письме юродивого?
— Дело не в юродивом, господин барон. Я думаю, император поверил документам, которые имелись у них в архивах. Петербургский митрополит не тот человек, чтобы рисковать репутацией церкви, не удостоверившись в истине. Кажется, господин барон, вы не ошиблись, пожертвовав для спасения бумаг Бонапарта его историческим письмом!
Куперен заметил, что барон вновь натягивает на руки перчатки, которые незадолго перед тем снял. Он спросил:
— Господин барон, вы куда-то уходите?
Гранье посмотрел себе на руки и виновато улыбнулся:
— Ах, Пьер, я стал таким рассеянным… Хотя, — он поднес руки к глазам, — если всерьез говорить, то лучше бы эти перчатки никогда не снимать. Согласитесь, Пьер, как ни грязны бывают порой наши перчатки, а руки мои и ваши замараны гораздо сильнее. Вы понимаете, о чем я говорю? Слава богу, что об этом знают немногие! — Барон унесся мыслями в прошлое.
Он был прав, с запоздалой самокритичностью оценивая свои и Купереновы подвиги. Архивы тайной канцелярии Наполеона хранят в себе, по-видимому, лишь часть совершенных Купереном и Гранье нечистых дел. В последнее время уволенный из армии барон писал мемуары, а по вечерам играл в шахматы в знаменитом парижском кафе “Режанс”, где некогда сиживал за шахматной доской сам Бонапарт. Уделом же полковника Куперена было чтение романов и беседы наедине со своим покровителем и другом бароном Гранье…
Бой часов прервал воспоминания Гранье Придвинув к себе трубку на бронзовой подставке, барон раскурил ее и с наслаждением пустил кверху кольцо дыма.
— А все же, полковник, мы неплохо потрудились! Император был бы доволен нами. Документы, привезенные вами из Семлева, стоят любых сокровищ! Теперь наш долг — доставить прах императора со Святой Елены в Париж. Однако я хотел бы вернуться к прежнему нашему разговору и спросить вас: почему русские до сих пор не обнародовали правду о кресте? Ведь для России Иван Великий — что для нас Нотр-Дам…
Куперен снова зябко повел плечами.
— Все это так, месье, но применять к России обычные мерки бессмысленно. Конечно, истина о кресте желанна для Петербурга и немалого стоит, но Николай молчит, потому что признаться в собственном невежестве — выше его сил. Кроме того; существует национальная гордость. Сами посудите, месье., Двадцать лет помещики Смоленщины искали одну из самых дорогих святынь Кремля, мечтали о другой добыче… Кто же теперь решится выставить себя перед целым светом круглым дураком?
— Да, полковник, иногда мне хочется вычеркнуть эту страну из памяти. Но… Видимо, время от времени нам суждено вспоминать о ней. Я имею в виду сокровища Несвижского замка. Император очень сокрушался, что вам не удалось доставить Их в Париж. Представляю удивление нынешнего хозяина крепости, узнай он каким-то образом о нашей тайне!
Куперен усмехнулся:
— Думаю, господин барон, разговор об этих сокровищах придется отложить на несколько десятилетий. Может быть, кладоискателям будущего повезет, и они окажутся счастливее смоленского губернатора? Но доберутся ли они когда-нибудь до затопленного подземелья? Этого нам не суждено узнать. Пока же, — господин барон, мы являемся с вами обладателями пусть призрачных, но огромных ценностей. В старости даже это согревает душу! — Глаза полковника заблестели. — Когда-то Наполеон заставил нас с вами играть в его “пьесе” определенные роли… Теперь пришло время откровенно признаться: может быть, мы были и неплохими актерами, но сам “спектакль” оказался из рук вон слабым. Оглядываясь на свою жизнь, месье, я думаю, что сгодился бы для лучших ролей!
Услышав такое признание полковника, Гранье вскинул голову, собираясь возразить ему, но промолчал, устремив задумчивый взгляд в затухающее пламя камина.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Должен признаться, что первые читатели моей повести восприняли ее как чистейший авторский вымысел, — настолько сильной была вера в устоявшуюся легенду о Наполеоновых трофеях. Я сам с детских лет слышал, что сокровища Бонапарта затоплены в одном из озер Смоленщины. И все же мне повезло больше, чем многочисленным искателям трофеев Бонапарта, хотя я и не стал обладателем миллионного состояния, как о том мечтали некоторые из ретивых кладоискателей.
Думаю, слово “легенда” вообще мало подходит к истории исчезновения “клада” Бонапарта. Какая это, право, легенда, если было точно известно, что сокровища сокрыты на дне Семлевского озера?! Ведь “свидетелем” этого события был сам граф Ф.-П.Сегюр, генерал-адъютант Наполеона. Вот и известный английский романист В.Скотт утверждал то же. Вторил Сегюру и русский военный историк А.Михайловский-Данилевский… И если после таких-то серьезных свидетельств сокровища не были найдены — то тут одно из двух: либо их плохо искали, либо Сегюр и иже с ним что-то напутали.
В математике есть понятие: “доказательство от противного”, “Почему бы не применить его к загадке трофеев Бонапарта?” — подумал я однажды. А что, если они вовсе не были потоплены? Но чтобы ответить на эти вопросы, надо было сделать “самую малость”: найти трофеи.
Прежде всего следовало исходить из того, что перед вступлением армии Наполеона в Москву из Кремля были эвакуированы многие ценные вещи, в том числе богатые коронационные украшения и сокровища патриаршей ризницы стоимостью в двадцать…один миллион рублей. Однако в Кремле еще оставались десятки пушек старого литья, в Арсенале — знамена, доспехи, многие тысячи ружей, шпаг… Не были сняты богатейшие оклады на иконах в кремлевских соборах, в большинстве церквей и монастырей Москвы. Московский викарий Августин едва успел вынести из Успенского собора древние иконы: Иверскую и Владимирскую.