— Кто это там, рядом с царицей? Девушка с волосами цвета сандала?
Нарантака рассмеялся:
— Это дочь орла, недоступного в небе! Даже на Пушпаке до нее не подняться! Это дочь Дашагривы! Шива имя ее, что означает — благая. Нет ей на Земле среди мужчин пары, на небе ищут ей супруга, и потому посвящена она танцующему Ануану!
Настроение Тамила упало, он спросил жреца:
— Почему сидит она за женским столом рядом с царицей?
Как на безумца, посмотрел на него Нарантака.
— Мандодари — мать ее.
Но вот раздался рокот барабанов, створы дверей перед помостом распахнулись — и появился царь. За ним шли братья: Кумбхакарна, Душана, Кхара. За царской семьей двое служанок ввели Ситу, усадили за царский стол.
Первый кубок Раване, огромный, до краев полный, подал царедворец, и гостям рабы наполнили кубки.
— Хвала богам, дарующим жизнь, силу и богатство! — возвестил царь.
Гости ответили:
— Хвала и слава богу нашему Дашагриве — силе и мудрости Ланки!
Музыканты ударили по струнам своих инструментов, и могучий, поистине божественный голос царя заполнил зал, вырываясь через тяжелые стены на волю, к мрачному ночному небу, покрытому грозовыми тучами.
Пусть боги при восходе солнца Оберегают нас от бедствий, от позора!Гимн окончен, и царь опрокинул кубок, и гости осушили свои чаши. Появились танцовщицы. Танцовщиц сменили чародеи. Гости были уже сыты и пьяны и жаждали новых зрелищ. Тамил все смотрел на Шиву, удивленье и веселье, волнующие ее, отражались в его сердце, и рождалось в нем желание удивить девушку. Но вдруг голос Кумбхакарны, перекрывая шум, остановил разговоры:
— Время твое настало, Хануман! Потешь царя своим искусством, покажи, что умеешь.
Человек в обезьяньей шкуре вышел на середину зала.
— Что обещал, то исполню, Великий Хранитель. Развеселю повелителя Ланки. Кто из могучих мужей, находящихся в зале, хочет помериться силой с таким богатырем? — воскликнул Хануман, хитро улыбаясь, и вывел из-за стола небольшого старичка. Гости захохотали, даже царь улыбнулся. Тогда Хануман взял у воина бронзовый короткий меч и предложил согнуть его тому, кто захочет. Некоторые подходили, пробовали, но ничего с мечом поделать не смогли и уходили под общий хохот. Громче всех смеялся Равана. Когда все досыта повеселились, поставил Хануман старичка перед собой и, глядя в глаза, стал что-то шептать. Взял старик широкий и толстый меч и, поднатужившись, согнул через колено. По залу прошел гул удивления. Старик бросил погнутый меч и героем пошел на место. А Хануман вынул из-за пазухи хрустальный шарик. Все взоры разом обратились к нему. Крутанул Хануман шарик на пальце, поднял его над головой, и шарик будто повис в воздухе, искрясь и быстро вращаясь. А Хануман вдруг… Исчез! Все растерялись, царь хмуро посмотрел на Кумбхакарну. Но вот внезапно двери распахнулись и человек в обезьяньей шкуре вошел, улыбаясь.
Музыка вновь заиграла, закружились, пленяя взоры, танцовщицы, чаши наполнились вином. Угасшее было веселье разгорелось с новой силой.
Тамил, который следил за происходящим лишь по лицу Шивы, вдруг встал и, словно околдованный лунным светом, как и те, что бродят ночью, не просыпаясь, вышел на середину зала.
— Великий царь! — обратился Тамил к опьяневшему Раване. — Позволь и мне повеселить тебя сегодня! На глазах почтенного собрания я отправлюсь к богу смерти Яме и потом вернусь обратно.
Гости недоверчиво переглянулись, в молчаливом ожидании повернулись к Раване. Равана милостиво махнул рукой, но Тамил снова обратился к нему:
— Великий царь! Чтобы отправиться к Яме, но вернуться живым обратно, нужно оружие, которого касались руки благого человека, посвященного богу Ануану. Позволь своей дочери Шиве поднести мне тонкий кинжал, который лежит перед нею.
— Кто такой? — спросил царь Кумбхакарну. Тот в досаде дспепелял Тамила взглядом.
— Это тот, что должен поднять Пушпаку в небо, богоравный. Видно, пьян он. Заставь безумца протрезвиться.
— Нет, брат! — рявкнул Равана. — Может, и Пушпаку он поднять обещал спьяну. Пусть докажет, что владеет чудесной силой. А умрет — туда и дорога! Шива, — позвал свою дочь Дашагрива, — подай хвастуну кинжал. Пусть заплатит своей ничтожной жизнью за царскую милость!
Девушка встала и, подойдя к пастуху, подала драгоценный кинжал, взглянула на него с любопытством и даже сочувствием, как показалось юноше. Словно во сне, он взял кинжал из ее рук, при этом слегка их коснулся. Наставил длинный тонкий кинжал против своего сердца и стал медленно погружать его в тело. И когда острие кинжала вышло из-под левой лопатки, он уже осознал безрассудство совершенных им этой ночью поступков.