Дозен покачал головой.
— Я смогу выпустить вас отсюда не раньше, чем через два дня, если вы предпочтёте выздоравливать дома… При условии, что вы будете соблюдать постельный режим не менее двух недель. У вас останется лёгкая хромота. Из–за рубцового стягивания повреждённой мышцы.
В знак своего бессилия он развёл руками.
— Эти малокалиберные пули, знаете ли, расплющиваются и наносят немалый урон…
Какой урон нанесла вторая пуля голове Изабеллы?
— Я смогу быть на похоронах? — спросил Поль.
— Только если поедете в машине, — ответил Дозен.
Он пожал Полю руку и ушёл. Медсестра измерила у Поля давление и записала его на график, прикреплённый к спинке кровати.
Она тоже вышла. Поль посмотрел на повязку на правой ноге, потом уронил голову на подушку.
Чуть позже в палату вошли Дармон, Жинесте и Мариетта. Поль устало взглянул на них.
— Я хотела вам сказать, что мы позаботились обо всём. И по очереди будем вас навещать.
— Спасибо, Мариетта, — отозвался Поль.
Все помолчали. Потом Мариетта добавила, как если бы речь шла о чём–то существенном:
— Утром мне пришлось взять ваши ключи…
— Хорошо.
Снова молчание, которое нарушил Дармон:
— Мы все с тобой, ты знаешь это…
Вперёд выступил Жинесте:
— Как ты, не очень скверно себя чувствуешь?
— Ничего.
Слово опять взяла Мариетта:
— Похороны состоятся через три дня.
Молчание затянулось.
— Ну, ладно, — в замешательстве сказал Дармон. — Ты, верно, устал.
— Отдыхай как следует, — добавил Жинесте.
Когда они ушли, Поль испытал облегчение.
Карета «Скорой помощи» действительно отвезла его домой двое суток спустя. Был полдень. Похороны назначили на вторую половину дня. Двое санитаров доставили его в металлическом кресле до двери в квартиру. Там Поль встал на левую ногу — правой он едва касался пола.
— Спасибо, — сказал он им. — Теперь я справлюсь сам.
Санитары не стали настаивать. Они попрощались с ним и спустились с креслом по лестнице.
Поль вставил в скважину ключ. Дверь открылась.
— Это ты, Поль? — донёсся из кабинета голос Изабеллы.
Ему показалось, что на него обрушился потолок. В конце коридорчика появилась Изабелла, в джинсах и свободном свитере. Она вдруг остановилась:
— Что с тобой? У тебя такой странный вид!
Поль двинулся ей навстречу. Бедро больше не болело. Он заключил Изабеллу в объятия. Всё его тело била дрожь. Изабелла прижалась к Полю.
— Тебе надо зайти к Карлену… Нервы у тебя снова расшалились…
Поль попытался заговорить. Язык у него словно одеревенел.
— Нервы… — вот и всё, что ему удалось выговорить.
Изабелла порывисто обняла его.
— Какой… — начал он, но ему помешали подступившие рыдания. В конце концов ему удалось выговорить: — Какой кошмар!
Изабелла увела его в комнату, служившую одновременно и гостиной, и кабинетом, и усадила. Поль давал себя вести, словно слепого.
— О каком кошмаре ты говоришь? Я оставила тебя в лаборатории час тому назад.
Поль посмотрел на Изабеллу так, что ей сделалось не по себе.
— Карлен не говорил тебе?… — начал он.
— О чём?
Значит, Карлен строго хранит врачебную тайну. Ну, тот, прежний, Карлен. Ведь теперь их стало трое: тот, который знал Венсана, тот, который узнал о смерти Изабеллы… и тот, который соответствовал живой и бездетной Изабелле.
— О том, что я… что со мной не всё в порядке…
Как сказать ей, что три дня назад он видел, как она покончила с собой, и что вышел из больницы, чтобы присутствовать на её похоронах? Не нужно, чтобы она считала его безумным, даже если так оно и есть.
— Говорил… но ничего особенного. Расскажи мне о своём кошмаре. Тебе станет легче.
Им овладела паника. Что придумать?
— Не могу, — ответил он. — Должно быть, там я вздремнул. Точно уж и не помню. Только знаю, что видел жуткий кошмар.
— Тебе плохо спалось в прошлую ночь. Ты слишком много работаешь. — Внезапно она насторожилась. — Но ты хоть не начал снова?
— Начал что?
— Да принимать «мемо–2»! Мне кажется, что он не менее опасен, чем С–24.
Поль ухватился за спасительный шест, который она, сама того не ведая, протянула ему.
— Да, — ответил он. — Об этом никто не знает. Но теперь у меня не сохранилось воспоминания о… о погружении. Только ощущение ужаса.
Ложь удалась на славу. Изабелла умоляюще заговорила:
— Прошу тебя, прекрати приём… По крайней мере, в одиночку. И не раньше, чем мы побольше разузнаем об этом веществе. — Она нахмурилась. — Иначе я тоже начну принимать его. Меня так и подмывает попробовать.
— Нет! — вскричал Поль. — Это может плохо кончиться. Как с С–24. Ты сама говорила! — Он схватил её в объятия. — Пусть хотя бы один из нас полностью сохранит рассудок, — пробормотал он.
Поль был так счастлив от воскресения Изабеллы, что решил проводить страусовую политику по отношению ко всему остальному: воспоминанию о безумии, тревоге за будущее, полной неразберихе. К этому его вынуждало и поведение окружающих. Как он и ожидал, никто из его друзей не вёл себя так, как если бы произошла трагедия. Присутствие Изабеллы воспринималось всеми как нечто совершенно естественное. Ужас, пережитый Полем, принадлежал одному ему и имел не больше последствий, чем дурной сон.
Но уж Поль–то прекрасно знал разницу между теми снами, что снились ему ночью в постели, и теми, что преследовали его наяву…
Он не помнил точной даты, когда его положили ь больницу. Да и чего стоят такие воспоминания… Дата могла быть какой угодно. Судя по некоторым деталям, кошмар гнездился где–то в окрестностях нормального настоящего. Примерно как ужин с Мариеттой. Между различными версиями жизни в его сознании были большие провалы. Но они, похоже, длились не больше нескольких месяцев. Придя к такому выводу, Поль посмотрел на календарь: было 12 февраля 1962 года. Итак, он воспринимает события не в незыблемом порядке их следования, а как бы от случая к случаю, причём в произвольной последовательности. Его можно уподобить пловцу под водой, который время от времени, чтобы сориентироваться, выныривает на поверхность, причём то впереди по маршруту, то позади, а то и вообще в стороне от него. В стороне? А что происходит в стороне от, времени? И что случается с сознанием пловца, когда он под водой? Почему обычному пловцу представляется, что его появления на открытом воздухе следуют непосредственно одно за другим, тогда как даты и события всякий раз противоречат этому представлению? То ли погружение не поддаётся осознанию, то ли само выныривание влечёт за собой потерю памяти?
Конечно, если он безумен и подвержен припадкам, то вполне возможно, что только эти припадки ему запоминаются. Тогда его патологическое мироощущение полностью оторвано от его действительного существования и они никак не связаны между собой. Быть может, на самом деле он шизофреник, которого упрятали в лечебницу и который совершенно не отдаёт себе в этом отчёта. Или же он пребывает в каком–то четвёртом существовании, о котором никогда не будет иметь представления и к которому не принадлежит никто из тех, кого он знает. В таком случае всё это, возможно, когда–нибудь исчезнет, как утренний туман, чтобы уступить место существованию реальному, равнозначному его смерти, поскольку в действительности будет существованием кого–то другого: разве жизнь не есть сознание плюс память?
В течение недели страусовая политика себя оправдывала. Так, 18 февраля Поль преисполнился сочувствием к жителям Гамбурга и Шеффилда, на которые обрушился ураган. Ветры со скоростью двести километров в час в Европе редки…
Он с одобрением отнёсся к встрече министра по делам Алжира Жокса с эмиссарами ФНО, но задался вопросом, что станет с планами на будущее, провозглашёнными Бен–Беллой в своей резиденции в Онуа.