Весть о том, что я присутствовал при вскрытии Глинера, дойдет до Джорджа Каспара через день, Тревор Динсгейт узнает об этом, несомненно, узнает.
У меня все еще есть возможность уехать. Еще не стишком поздно. Я могу уехать и не подавать о себе известий.
Я покинул побережье и поехал на своей машине в Кембридж. Остановился в отеле «Юпиверсити армс» и утром отправился в фирму «Тайрсон фармасьютиклз вэксин лэйборэториз». Спросил мистера Ливингстона, и он вышел ко мне.
— Мистер Холли? — Ливингстон пожал мне руку. — Мистер Армадейл звонил мне и объяснил, что вам нужно. Я полагаю, что могу помочь вам.
Он привел меня в большую лабораторию, стеклянные стены которой выходили с одной стороны в коридор, с другой — в сад, и с третьей — и соседнюю лабораторию.
— Это экспериментальный отдел, — сказал он. — Итак, задайте свой вопрос.
— Да, да… Как случилось, что лошади, которых вы использовали в сороковых годах для получения сыворотки, заразились эризниелоидом?
— Мы опубликовали материал на эту тему, не так ли? До моего прихода сюда, разумеется. Но я слышал об этом. Да. Что ж, такое может случиться. Хотя и не должно. Обыкновенная небрежность, понимаете?.. Вам известно что-нибудь о производстве сыворотки против эризипелоида? — спросил он.
— Считайте, что почти ничего.
— Тогда я объясню вам, как объяснил бы ребенку. Не возражаете?
— Прекрасно.
— Вы делаете инъекцию живой культуры эризипелоида лошади. Я сейчас говорю о прошлом, когда для этого использовали лошадей. Кровь лошади вырабатывает антитела для борьбы с микроорганизмами. Но лошадь не поддается заражению, потому что такая болезнь бывает только у свиней. Иногда стандартная культура эризипелоида теряет силу, и для того, чтобы сделать ее снова вирулентной, мы пропускаем ее через голубей. Это обычная практика. Живые вирулентные микроорганизмы, взятые от голубей, были помещены в чашки, в которых находилась кровь. Там они размножались. Таким образом получалось достаточное количество для инъекций лошадям. Кровь на чашках была бычья. Но однажды из-за чьей-то небрежности микроорганизмы были введены в агаро-кровяную среду, которая была приготовлена не на бычьей, а на лошадиной крови. В результате получился мутантный штамм. — Он сделал паузу. — Никто не сознавал, что произошло, до тех пор, пока мутантный штамм не был введен лошадям, которых использовали для получения сыворотки, и все они заболели эризипелоидом. Мутантный штамм оказался поразительно устойчивым. Инкубационный период составлял сутки-двое после прививки, и всегда вслед за этим развивался эндокардит, то есть воспаление сердечных клапанов.
В соседнюю комнату вошел молодой человек в расстегнутом белом халате, и я видел, как он ходит и что-то ищет.
— Что было дальше с мутантным штаммом? — спросил я.
Ливингстон помолчал, потом произнес:
— Мы сохранили немного, я бы сказал, как диковинку. Но, конечно, сейчас он уже ослаблен, и для того, чтобы восстановить в полной мере его вирулентность, его надо было бы…
— Ясно… пропустить через голубей.
— Именно так, — подтвердил он.
— И какая нужна квалификация, чтобы пропустить его через голубей и потом вырастить культуру на агаро-кровяной среде?
Он заморгал.
— Я, конечно, мог бы это сделать.
Молодой человек в соседней комнате заглядывал в шкафы.
— А есть ли где-нибудь в мире, кроме этой лаборатории, образцы такого мутантного штамма? Точнее, послала ли ваша лаборатория какие-то образцы в другие места?
— Не имею ни малейшего представления. — Ом посмотрел через стекло и показал на человека в соседней комнате. — Вы можете спросить Барри Шаммока. Он должен знать, так как специализируется на мутантных штаммах.
Я знаю это имя, пронеслось в моем мозгу. Я… о боже.
Меня охватила дрожь.
— Расскажите мне о вашем мистере Шаммоке, — попросил я.
Ливингстон был прирожденным болтуном и не усмотрел в этом никакого подвоха.
— Он с трудом выбился из самых низов. До сих пор сохранил акцент.
— Какой акцент?
— Северный. Точно не знаю. Какое это имеет значение?
Барри Шаммок не был похож ни на одного человека из тех, кого я знал. Я спросил медленно, неуверенно:
— Вы не знаете, у него есть брат?
На лице Ливингстона появилось удивление.
— Да, есть. Как ни странно, букмекер. — Он помолчал, припоминая. — Его имя похоже на Терри, не Терри… Тревор, точно. Иногда они приходят сюда вместе.
Баррн Шаммок прекратил поиски и направился к двери.
— Хотите познакомиться с ним? — спросил мистер Ливингстон.
Потеряв дар речи, я мотнул головой. Меньше всего я xoтел, чтобы меня представили брату Тревора Динсгейта в помещении, полном вирулентных микроорганизмов, с которыми он умел обращаться, а я нет. Шаммок вышел из комнаты в коридор, которым был виден сквозь стеклянную стену, и повернул в нашу сторону. Только не это, мысленно вскричал я.
Он толкнул дверь лаборатории, в которой мы находились.
— Доброе утро, мистер Ливингстон, — сказал он. — Вы не видели моей коробочки со стекляшками?
Голос его был таким же — самоуверенным и скрипучим. Манчестерский акцент. Я спрятал свою левую руку за спину, моля бога, чтобы он ушел.
— Не видел, — ответил мистер Ливингстон. — Послушайте, Барри, вы не можете уделить…
Мы с Ливингстоном стояли перед, длинным рабочим столом, на котором было составлено множество пустых стеклянных баночек и целый ряд зажимов. Я повернулся влево, все еще держа левую руку за спиной, и неуклюжим движением правой руки опрокинул зажим и две стеклянные баночки. Они покатились и загремели, но не разбились. Ливингстон вскрикнул от неожиданности и раздражения и остановил катившиеся баночки. Я схватил тяжелый, металлический зажим, который вполне мог пригодиться. Повернулся лицом к двери.
Я увидел спину Баррн Шаммока, уходившего от нас по коридору. Потом судорожно выдохнул и осторожно поставил зажим на место в конце ряда.
— Ушел, — констатировал мистер Ливингстон — Жаль.
Я поехал обратно в Ньюмаркет, в коневодческий исследовательский центр к Кену Армадейлу, раздумывая над тем, сколько времени понадобится болтливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шаммоку о визите человека по фамилии Холли, который интересовался свиной болезнью у лошадей.
Мне стало не по себе. Малодушный внутренний голос настойчиво требовал, чтобы я замолчал, бежал, улетел в безопасное место… в Австралию… в пустыню.
Зайдя к Кену, я спросил:
— У вас есть здесь кассетный магнитофон?
— Да, я пользуюсь им, чтобы записать кое-что, когда оперирую. — Он вышел из кабинета, принес магнитофон, поставил на свой письменный стол и вставил новую кассету. — Говорите, у него микрофон вмонтирован внутри.
— Остановитесь и слушайте, — сказал я. — Мне нужен свидетель.
Он пристально посмотрел на меня.
— У вас такой напряженный вид… Та игра, которую вы ведете, не так уж безобидна?
— Не всегда.
Я включил запись и для начала назвал свое имя, местонахождение и дату. Затем снова выключил его, сел и стал смотреть на пальцы, которыми мне надо было нажимать кнопки.
— Что случилось, Сид? — спросил Кен.
Я взглянул на него, потом снова на свою руку и сказал:
— Ничего.
Я должен это сделать, говорил я себе. Непременно должен. Если не сделаю, я уже никогда не буду полноценным человеком.
Я нажал одновременно кнопки «пуск» и «запись» и окончательно нарушил обещание, данное мной Тревору Динсгейту.