— Саша! Здравствуй! Давно тебя не видел.
— Дела, — лаконично ответил Викторов. — Сам как?
— По-всякому, — махнул рукой Сокольников, а потом с ходу принялся рассказывать о событиях последних дней.
Сбивался, то и дело перескакивая на второстепенные детали, но Викторов слушал внимательно, а к концу рассказа даже есть перестал. Помрачнел.
— Трошин, — сказал он. — Дело по «Стройдетали» он тогда лихо раскатал. По бревнышку. Раз-два — и словно ничего не было.
— Формально все вроде в порядке…
— Формально-то? — переспросил Викторов. — Может быть… Только если это «формально» хоть раз как следует копнуть… Но копать никто не будет. Никому это не надо. Разве можно! Директор лучшего в районе магазина — преступник. А куда смотрели районные власти? Как допустили? Где работа с кадрами? И там, выше, этого тоже не нужно. Назначал ее на должность торг, а это уже городское звено. И тоже просмотрели. Поэтому самое лучшее для всех — спустить дело на тормозах. А Трошин с Гайдаленком с этим прекрасно справятся. Квалификация у них есть.
— Трошина заместителем начальника отдела назначают, — сообщил Сокольников.
— Я уже слышал, — кивнул Викторов. — Быстро в гору пошел.
Он покачал головой и грустно усмехнулся.
— Ты же этого не знаешь, позже к нам пришел, — сказал он. — Как Трошин в передовики вышел. Не слыхал? Я сейчас расскажу.
Оказывается, на Доску почета Трошин попал после того, как вскрыл хищение в особо крупных размерах, которое совершила бухгалтер районной поликлиники. Хищение это было не из самых изощренных. Бухгалтер, сорокалетняя одинокая баба, начала потихоньку приписывать часы совместителям и, подделывая подписи, получать за них зарплату. Понемногу вошла во вкус, принялась красть совсем уж без оглядки — эх, одну жизнь живем!
Появились у нее «мертвые души» в штате, двойные выплаты отпускных и многое другое, что элементарно вскрывалось любой мало-мальски квалифицированной ревизией. Так оно и случилось. Едва пришедший с плановой проверкой ревизор копнул документацию, бухгалтерша страшно перепугалась и побежала в ОБХСС с повинной. Попала на Трошина — так уж случай распорядился, — он с ней и разбирался. Принял от нее как положено заявление о явке с повинной, оформил все и отпустил, А потом вместе с Чанышевым они сочинили целый роман в рапортах и справках. По нему выходило, что Трошин уже давно держал на примете бухгалтершу-расхитителя, тайно подбирал доказательства и через своих доверенных лиц провел огромную психологическую работу, чтобы уговорить преступницу покаяться добровольно. Отдел тогда срочно нуждался в разоблачении чего-нибудь особо опасного и замаскированного, перед тем на городском совещании Чанышева поругивали за ослабление работы… В таком виде рапорта и реляции ушли по команде наверх. Очень скоро Трошина, Чанышева, а заодно с ними и Костина премировали.
— Учись. — Викторов прихлебывал остывший чай. — Не так важно сделать, как показать. Великое умение. Мы-то посмеивались вначале. И Трошин, кстати, вместе с нами хохотал.
— И тебе так приходилось «показывать»? — спросил вдруг Сокольников.
— Вообще это у меня получается неважно, — признался Викторов. — Разве что по мелочи.
— Черт знает на что тратим фантазию.
— Не так уж ее много и требуется, — возразил Викторов и поднялся. — Мне пора. Я ведь тут на совещании…
— Так что же делать, Саша, как ты считаешь?
— Особо ничего и не сделаешь. — Викторов пожал плечами. — Можно, конечно, попытаться шум поднять. Обратиться в министерство, городскую прокуратуру. Но если трезво все взвесить — шансов никаких. Крупного шума не получится. Успеют все спрятать. А может, и прятать не станут… Вот тебя тогда отсюда выпрут, это точно. Такие никому не нужны. Одному я все же рад: Зелинский попался наконец. Его-то уж теперь вытаскивать не станут. Так что хватит на первый раз и Зелинского…
— Сокольников, привет, это Гайдаленок! А Трошин где? Уехал в главк? Ах ты черт!
Телефонная трубка замолчала, и Сокольников уже собрался ее положить, как вдруг Гайдаленок сказал:
— Слушай, тогда ты поднимись ко мне. Тут с вашей подопечной проблемы. Ты в курсе, как я понимаю. Давай вместе поговорим с ней.
— Ладно, — вяло ответил Сокольников.
Он запер в сейф документы и поплелся на третий этаж.
В кабинете у Гайдаленка сидела Надежда Азаркина. Все в том же, слишком свободном для нее платье, которое она безостановочно теребила на коленях.
— Вы поймите, Надежда Григорьевна, — ласково заговорил Гайдаленок, — все это в ваших же собственных интересах. Зачем нам осложнять и без того непростое положение? К чему вам брать на себя лишние эпизоды? Ну, с Зелинским все ясно. И монеты мы у него нашли. Тут, как говорится, — он сочувственно развел руками, — из песни слов не выкинешь. А второй эпизод совершенно неясен. Кроме ваших слов, у нас фактически ничего лет.
— Я всю правду сказала, — слабо откликнулась Надежда.
— Это я понимаю, — заверил Гайдаленок. — Только слова-то ничем не подтверждаются. И супруг ваш, — тут Гайдаленок сделал удивленное лицо, — говорит теперь совсем по-другому. А значит, этого эпизода могло и не быть. Ведь так?
— Я сказала все, что было, — механически повторила Азаркина, совершенно не воспринимая построения Гайдаленка.
Тот терпеливо поерзал на стуле.
— Поймите, самое главное вот в чем: если у вас только один эпизод — решение суда может быть в одном аспекте. А если два — совсем в другом. Это уже гораздо серьезнее.
— Пусть, — равнодушно сказала Надежда. — Что будет, то будет. Надоело.
— Вот вы какая странная, ей-богу, — начал нервничать Гайдаленок. — Сокольников, может, ты ей объяснишь?
— Действительно, — неуверенно начал Сокольников, — чем меньше эпизодов, тем для вас лучше…
— Лучше не станет. — В голосе Азаркиной появился вызов. — Да и не надо мне лучше.
— А дети? — Гайдаленок привстал для убедительности и даже подался вперед. — Надежда Григорьевна! Дети вас, что же, не волнуют? Что станет с детьми в случае чего?
— Дети… — Надежда тускло взглянула на него и опустила голову. — Что вам мои дети?..
В молчании прошла минута.
— Так что же я должна делать? — спросила она без всякого интереса.
— Да ничего же, объясняю я вам, — облегченно вздохнул Гайдаленок. — Просто исключим этот эпизод с Ратниковой. Напишем еще раз протокольчик, а старый — в сторону. Я прямо скажу, — он постучал себя в грудь с видом кающегося грешника, — с моей стороны это нарушение. Да-а. Но я сознательно на него иду, учитывая ваши сложные обстоятельства.
Внезапно Гайдаленок осекся под пристальным и напряженным взглядом Азаркиной.
— Мои обстоятельства? — с удивлением повторила она, а голос уже звенел надрывными нотами. — Врешь ты все! Плевать тебе на обстоятельства! Еще детей вспомнил! Торгашка вас всех купила. И тебя, и Николая. Он вчера весь вечер передо мной червонцами тряс, уговаривал. Все вы…
— Азаркина! — грозно возвысил голос Гайдаленок. — Думайте, что говорите! За такие речи, знаете…
— Всех она вас купила. — У Надежды на скулах пробились нездоровые красные пятна, силы ее иссякли, теперь она говорила тихо, но не менее твердо. — Все вы одного поля ягоды. Не буду переписывать. Делайте, что хотите. Я к прокурору пойду!
— У меня нет слов! — Гайдаленок повернулся за поддержкой к Сокольникову, но тот, кусая губы, глядел в пол. — Я к вам по-хорошему хотел подойти, вы понимаете? По-человечески. Но если дело принимает такой оборот, я еще посмотрю, как поступить. Неоднократная перепродажа валютных ценностей! Учтите, вас ведь надо арестовывать.
— Делай, что хочешь, — с тихой ненавистью сказала Надежда. — Все равно.
И Гайдаленок и Сокольников — все, кто работал здесь, в этом доме, — стали для нее вдруг причиной всех ее бед, всей ее неудавшейся, поломанной жизни. Надежда выплескивала на них всю свою горечь, копившуюся долгие годы по капле, все свое отчаяние и в них же черпала силы, и оттого не существовало сейчас никого и ничего, что могло бы переломить ее решимость.