Адельт диплом сохранил. Продолжает командовать «Регулусом», который после нескольких дней простоя отправился в следующий рейс с новой командой. Барт, Асато, Хиллон и Размал исчезли сразу после короткого дознания. О судьбах экипажа вертолета ничего не известно. По прибытии в порт «Регулуса» ни одна газета не обмолвилась о событиях, происшедших на его палубе: ни о смертоносном грузе, ни о погибших людях.
Перевела с польского Наталья ПОРОШИНА
Сергей СМИРНОВ
БЕЗ СИМТОМОВ
Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.
«„Приведите Вия! Ступайте за Вием!“ — раздались слова мертвеца».
Н. В. Гоголь. Вий Художник Константин КИСТАНОВДоктор Ремезов долго всматривался в черты умершего, недоумевая, почему вдруг спокойно и ясно становится на душе… и, склонясь над больничной койкой, невольно прошептал: «Господи, помилуй…»
Накануне молодые ребята-санитары, краснея и чертыхаясь от натуги, приподнимали этого огромного старика на постели, а он тем временем посмеивался:
— Что, воюете с дедом, солдатики? Здоров медведь вам попался?
— И не говори, дед, — отвечали санитары.
— Задал делов вам, солдатики?
— Да отслужили мы, дед, — невольно приноравливаясь к его лесному басу, хвастнул один из санитаров.
— Вон оно как! Тогда мы — ровня, ребятки, — балагурил старик, пыхтя от боли. — И я отслужил, однако.
— Да когда ж ты успел? — не унывали «солдатики», вытягивая из постели грязные клеенки.
— Так, считай в уме, еще гражданскую прихватил, однако.
— Ну!.. У красных или у белых?
— А поди упомни их всех в лицо-то.
Дед не то шутил хитро, не то говорил, как думал.
«Такие не болеют», — думал Ремезов, стоя в стороне.
Дед прожил жизнь таежным охотником, и не в лесу, а на пристани под вечер случилась с ним беда. Как ни рассказывал, стыдясь своей оплошности, но только скатилось на него со штабеля несколько строевых лесин.
Ремезов вышел из палаты и приостановился у крайнего окна.
Закатное солнце освещало угол больничного двора: несколько серых валунов, покрытых лишайниками, и березу с раздвоенным черно-белым стволом. Когда горы вдали были затянуты туманом или сумерками, этот угол напоминал Ремезову детство: такая же раздвоенная береза росла среди высоких валунов позади деревни. На той березе висела толстая веревка. Держась за нее и раскачиваясь, можно было прыгать по высоким верхушкам валунов…
И вдруг Ремезов понял, что всю жизнь ему не хватало наставника, а к этому лесному деду можно сейчас подойти и запросто спросить, как жить дальше, не боясь рассудительного книжного ответа. Но следом Ремезов понял также, что подойти к старику и спросить не сможет…
И вот сегодня его попросили подежурить повторно… Сегодня и случилось… Доктор Ремезов стоял над умершим, придерживая край простыни и оттягивая миг, когда придется потянуть белый покров вверх, к изголовью.
Ремезову казалось, что только теперь он может услышать ответ — и слышит его, но не слова, а иное, что вернее слов способно укрепить душу… До Ремезова донесся едва различимый близкий шорох, и он отвел глаза. Он увидел медсестру, замершую в смятении на пороге палаты. Сделать еще один шаг она была не в силах.
Вошли санитары, толкая перед собой каталку. Не поднимая глаз на дежурного врача, они загнали каталку в проход между кроватями и одним резким движением перенесли тело. «Как живого, — подумал Ремезов, заметив, что тело не бросили, как бывало, а аккуратно положили, придержав голову. — Хорошие солдатики». Уже у дверей один из санитаров заговорил с другим вполголоса:
— Жаль деда, мировой был, веселый… Терпел. Нас бы так придавило — и чирикнуть не успели бы. А он еще неделю анекдоты травил…
Ремезов вышел за ними вслед. Не делая никакого шума, санитары быстро провезли каталку мимо больных, сплотившихся полукругом у телевизора. Все пространство рекреации было пронизано сиянием экрана, и ярко, синевато светились застывшие лица больных. Ремезов вздрогнул от дурацкого ржанья и невольно взглянул на экран: там вертелось коромысло викторинной рулетки и бойко подпрыгивала игрушечная лошадка. Невольно выслушал Ремезов и какой-то странный вопрос о каких-то консервных банках в невесомости и также невольно заинтересовался, раскапывая в голове возможный ответ, точно спрашивали именно его, дежурного врача в районной больнице.
Больные сидели неподвижно, будто загорали. Возвышенное и грустное чувство, с которым Ремезов вышел из палаты, начало проходить, теряться, а душа стала заполняться тупой беспечностью, с которой обычно, выйдя в конце дня со службы, говоришь себе. «Ну ничего… нормально… все в порядке…»
И Ремезов повернулся, чтобы поскорее уйти за пределы голубого свечения, он увидел медсестру. Она стояла, вжавшись и стену, и смотрела на экран телевизора, пытаясь отвлечься.
«Расплачется», — подумал Ремезов.
Но медсестра справилась с собой.
— Он такой веселый был, — проговорила она скороговоркой. — Все смешил… Я и капельницу с ним чуть не роняла… Привыкла.
— Ну ничего, успокойся, Галя, — сказал Ремезов, — Иди… выпей таблеточку седуксена, приляг. Я тебя разбужу, если что.
Он оставил медсестру и пошел в ординаторскую.
Положив перед собой на стол, под свет настольной лампы, карту больного, Ремезов с особым вниманием, даже трепетом прочел на первой странице графы «фамилия, имя, отчество», «год рождения»… хотя знал их на память. Но за первой страницей карты было уже чужое, к умершему будто бы уже не имеющее отношения, написанное руками трех врачей, из которых один — он, Ремезов… И в тех записях ему уже не найти ответа на какой-то очень насущный вопрос, который мучил своей бессловесностью, будто на Ремезова кто-то все время смотрел со стороны — с укором и не хотел ничего объяснять.
«Да что же за хандра теперь такая! — спрашивал себя Ремезов, откинувшись на спинку стула и потирая пальцами лоб. — Скорее уж не хандра, а предчувствие…»
Где-то неподалеку от больницы завыла собака, а за ней другая. «Ну вот…» — подумал доктор Ремезов и подошел к окну.
За окном было черно. В лицо тянуло приятной влажной прохладой, смешанным запахом хвои и остывающего речного берега. Ремезов заметил вдруг перемигивание двух движущихся малиновых звездочек, и вскоре до его слуха дотянулся машинный звук. Перевалив через хребет, к поселку спускался вертолет.
Отведя взгляд в сторону, Ремезов увидел на прикрытой створке окна отражение стоящей рядом медсестры. Сквозь стекло она тоже следила за летящими огнями.
— Это не санитарный… военный, — проговорила медсестра.
Сердце у Ремезова сильно заколотилось, и он отошел от окна, точно испугавшись чего-то. Вдвоем с медсестрой они молча слушали нарастающий гул до тех пор, пока не зазвенели стекла и воздух в комнате не затрясся.
Ремезов определил, что вертолет садится за больничной оградой, на убранное поле.
— Я сейчас! — крикнул Ремезов медсестре. Выскочив за ворота, он побежал во тьме по полю навстречу буре и грохоту. Из вихря появился кто-то и, придерживая на голове фуражку, закричал:
— Вы товарищ Ремезов?
— Ну я «товарищ Ремезов»! — прокричал ему с двух шагов доктор, пытаясь запахнуть на груди разлетевшийся на ветру халат. — Вы мне всех больных угробите своим треском!
— У меня нет другого выхода, товарищ Ремезов! — твердо, с расстановкой прокричал военный. — Мне приказано срочно доставить вас в часть.
Содрогнувшись, Ремезов оглянулся на окна больницы и в ординаторской заметил силуэт медсестры, а в двух окнах рекреации — фигуры больных.
— Что значит «срочно»! — закричал он, думая: «Как дурной сон!» — У меня сто больных! Я не могу оставить с ними одну сестру:
— У меня приказ! — настаивал военный. — Сейчас вам пришлют врача из нашей медсанчасти! Он заменит вас!