Бесцельное сидение за столом так изнуряло его, что не грех было прибегнуть к средству, рекомендованному великим Оствальдом, — «творческому безделью»; но для атлетически сложенных людей типа Камраля больше подходит другое: позволив неразрешенной проблеме погрузиться в подсознание, активно заняться какой-нибудь физической работой. Ей профессор отдавался не менее истово, чем теоретическим изысканиям, и тогда как порывы его разума оставались невидимыми для окружающих, творения рук внушали прямо-таки благоговейный ужас. Когда строилась эта вилла, профессор добровольно выполнял обязанности подсобного рабочего и своим примером побуждал каменщиков и плотников превзойти самих себя. Потом уже в одиночку, он поставил изгородь, выстроил террасу, вымостил дорожку до ворот, сделал вокруг каждой клумбы бетонный бордюр, соорудил сарай и приличных размеров беседку, а рядом — плавательный бассейн… «Надо же, во что он превратил обыкновенную полянку!» — воскликнула спустя год жена Камраля; потом она часто повторяла эту шутку, когда им приходила охота посмеяться. Однако в последнее время в ее смехе все чаще слышались язвительные нотки. У Камраля с женой то и дело случались безобразные сцены (после которых обоим бывало стыдно), и Мод называла виллу «профессорским отхожим местом»; она относилась к его трудам на участке с легким презрением и даже, казалось, подозревала его в чем-то — словно он предавался там противоестественной страсти.
В свое время Мод мечтала о загородном доме, где им будет так уютно вдвоем и где можно весело проводить время с друзьями. Она вовсе не думала о комфорте; наоборот, ей казалось что там все будет устроено просто, по-крестьянски, что в комнате должна гореть керосиновая лампа, а во дворе — стоять маленький домик с вырезанным в двери сердечком. И теперь Мод не упускала случая с горечью напомнить мужу, что именно она присмотрела этот участок и уговорила старика Корге продать его. Тогда это был просто кусок земли на косогоре: повыше были устроены грядки, а внизу расстилался луг, на котором стоял колодец… И в этот злосчастный день Камраль открыл колодец, вовсе не думая о своей змее.
Отодвинуть тяжелую крышку было не так-то просто, и Камраль уже хотел идти за ломом, чтобы поберечь свои мускулы и сухожилия, но тут крышка наконец поддалась — медленно и со скрежетом. В последний момент у него возникло ощущение, что бетонная крышка уже не трется о бетон, а скользит, и только тут он вспомнил о змее. Но было уже поздно. Камраль услышал громкий всплеск; он заглянул в колодец и увидел, что змея упала туда. В такой холодной воде она неминуемо погибнет, подумал Камраль. И еще он увидел на гибком теле змеи огромное пятно. Камраль резко нагнулся, едва не свалившись вниз вслед за змеей, достал беспомощное существо из воды и положил в невысокую, по-зимнему сероватую траву рядом с колодцем.
Камраль никогда не видел другого ужа таких размеров; тело его было черным, а светлое пятно на голове напоминало корону. Из раны на животе струилась кровь. И лишь тут Камраль заметил, что змея на него смотрит. Левый глаз ее был обращен к профессору; казалось, боль мешает этому глазу закрыться.
Камраль не помнил, сильное ли у змей зрение, но решил, что у них обмен веществ замедлился уже настолько, что хорошо видеть она просто не может. И все же он спрашивал себя, способна ли еще змея осознать связь между своими страданиями и хорошо знакомой фигурой стоящего перед ней человека. Ему хотелось бы думать, что на это она уже неспособна. Камраль передвинул крышку и закрыл колодец, словно пытаясь поправить свою ошибку. Обернувшись, он увидел, что змея по-прежнему лежит, беспомощно изогнувшись у его ног и смотрит на него. Где бы он ни стоял, она не спускала с него взгляда, хотя ее глаз оставался неподвижным. Взгляд ее казался скорбным, полным упрека, но Камраль не знал, как прекратить ее страдания. Чувство вины и бессилия становилось все заметнее и мучительнее, и когда оно сделалось невыносимым, он принес лопату и вонзил ее в беззащитное тело змеи у самой головы.
Острая лопата разрубила змею на две части, но ни длинный, ни короткий обрубок даже не пошевельнулся. Эта очевидная беспомощность страдающего существа, его явная неспособность выразить свою боль, медлительность, с которой жизнь покидает принадлежавшее ей тело, привели Камраля в ужас, и в панке он стал рубить лопатой тело змеи. Он почему-то все время метил в голову, но в своем неистовом порыве никак не мог попасть; голова, невредимая, лежала перед ним, и ее глаз неотрывно смотрел на Камраля. В этом взгляде запечатлелась вся боль, причиненная им несчастному созданию, которое он смертельно ранил в живот и обезглавил. Камраль понимал, что все это ему только кажется и такие мысли приходят к нему из-за напряжения, которое не оставляет его уже целую неделю; он знал, что поддаваться подобным ощущениям опасно. Решив не дожидаться, пока эти чувства окончательно возьмут верх над разумом, он подобрал лопатой кровоточащие куски змеиного тела, отнес их к ограде и выбросил далеко в серовато-зеленое поле озимой пшеницы. Голова змеи описала в воздухе плавную дугу, обрубки тела, вращаясь, летели по сложным траекториям и казались очень тяжелыми. Последним исчез среди стеблей змеиный хвост, и Камраль громко произнес: «Кончено!»