Новый министр рассеянно переворачивал страницы.
23 августа… мы подъехали к пасеке. Окруженный роем пчел, пасечник стоял, склонившись над ульем, и доставал рамы, золотисто-серебристые от меда и воска. Когда он закрыл крышку улья, мы подошли, все же опасаясь, как бы какая-нибудь разгневанная пчела не проявила к нам особого интереса. Пасечник откинул с лица сетку, стянул рукавицы и только тогда заметил нас. Он посмотрел на нас удивленно, не узнав, хотя наверняка видел и Министра, и меня по телевидению. Министр шепнул мне.
— Бедняга и не подозреваем, кто я. Возможно, и мы не узнали бы переодетого бога, если бы он оказался среди людей. — Он удовлетворенно рассмеялся.
— Нас, конечно, трудно было узнать, так как мы были, как обычно, «замаскированы» для таких маленьких «инспекций».
Идея принадлежала Министру. Однажды он сказал, что руководитель страны обязан иногда бывать в гуще людей на улицах и площадях, но, разумеется, переодетым, чтобы люди, не узнав его, откровенно рассказывали о своих бедах. Он считает, что, лишь прислушиваясь к народу, руководитель может изменить положение дел к лучшему, а также, возможно, узнать о затеваемых против него кознях. В записях 19 июня я поведал об одной такой удачной экспедиции. Ну а сегодня мы были переодеты в капралов.
Пасечник подошел к нам. Подозрительно посмотрев на лимузин и на шофера Министра, который стоял, облокотившись на капот машины, он спросил:
— Откуда вы взялись? И кто вам позволил перелезть через мой забор?
— Мы из южного военного округа. На два дня в увольнении, — ответил Министр. — Мы заинтересовались, когда узнали, как ты… вы работаете на пасеке… Эти пчелы… это ваши собственные пчелы?
Пасечник кивнул:
— Все до одной мои. Нынче летом я завел четыре новых роя. Неплохо, а? — Он рассмеялся. — Важно успеть поймать рой, пока пчелы не подались, как говорится, к чертовой бабушке. Пасеку надо расширять, а плодить диких пчел незачем. Пчелы должны производить мед.
— Вот они и произвели, — заметил Министр, Я понял, о чем он подумал, и в душе посочувствовал пасечнику. — Весь этот мед? — спросил Министр и кивнул в сторону извлеченных из улья рам.
— Да, весь, — подтвердил пасечник.
— А где же они берут, так сказать, сырье?
— Ха! — Пасечник пожал плечами. — Везде понемножку — с полевых цветов, с фруктовых деревьев, с рапсовых полей, а ближе к осени собирают с вересковых пустошей, их тут полно.
— Ваши вересковые пустоши? Ваши рапсовые поля?
— Не-ет, конечно.
— А как же пчелы зимой?
— Зимой я даю им сахарный сироп.
На обратном пути Министр сидел рядом со мной на заднем сиденье и все время молчал, задумавшись. Я не решался спросить, что так занимало его, но догадывался, что слова пасечника произвели на него впечатление. Внезапно Министр оживился. Он многозначительно взглянул на небо и стал импровизировать.
Закончив, он удовлетворенно откинулся на спинку сиденья. Его мысли, выраженные в стройной форме, всегда становились похожими на отшлифованные драгоценные камни, когда ничего нельзя изменить, не нарушив единства.
Он просил меня по возвращении из поездки немедленно создать комиссию, которая занялась бы пересмотром правил для пчеловодов и для всех тех, кто против коллектива, но лишь в том случае, если они представляют собой незначительные меньшинства.
Новый министр задумался. Ом хорошо помнил и тогда еще записал в дневнике, что Министр, пока проект новых правил комментировался в прессе, получал письма с угрозами. Два таких письма он зачитал в одном выступлении по телевидению.
С годами писем с угрозами становилось все больше. Но Министр получал и заверения в любви и преданности. «Это награда за хорошую власть, — обычно говорил он. — А другие? Что получают другие? Те беззастенчивые, которые накапливают богатства, столь огромные, что, будучи не в состоянии потребить их сами, вынуждены превращать эти богатства в промышленное центры, и посредством подачек в виде заработной платы эксплуатируют людей в целях накопления новых богатств. Получают ли они любовь и благодарность люден? Конечно же, нет.