Декабрь 1918, а может быть, январь 1919 года Южная часть Атлантики
Думаю, что сегодня все же сочельник. Наступает 1919-й. Готовлюсь к неизбежному... Пока еще есть силы, максимально облегчил лодку: выстрелил из аппаратов все мины, осушил вручную трюма. Моя гробница должна как можно дольше продержаться на плаву. Рано или поздно ее прибьет к берегу. Какое там «рано»?! Конечно — поздно. Для меня-то уж определенно — поздно. Сегодня размонтировал и выбросил за борт иерогенератор. Идет война, и если этот аппарат попадет к врагу или в иные недобрые руки, его могут сделать новым чудовищным средством умерщвления людей.
Февраль 1919 года
Место не обсервовано (нет сил поднять секстан)
В полдень попрощался со всем белым светом. Скоро наступит тьма — черный свет смерти. Цинга делает свое дело.
По всей вероятности, «Святой Петр» попал в мощное циклическое течение, и теперь его будет носить, пока хороший шторм не выбросит его из этого проклятого круга.
Наверное, океан не хочет со мной расставаться. Я понял его язык. А он нашел во мне собеседника. Смею утверждать: океан — существо разумное. Это наш древний пращур. Его соль носим мы в своей крови. Мы вышли на сушу, но незримые нити связывают нас с его животворными недрами. Он управляет нами, дает нам энергию, пищу, волю. Он судит нас; у одних он отнимает рассудок, у других жизнь, достойным — дарует великую силу духа. Как жаль, что мы разучились слышать голос, этого мудрого исполина.
Весна 1919 года ...
Не верю в смерть в средоточии жизни!..
Страницы дневника разлеплялись с огромным трудом. Но как только удавалось отснять очередной разворот, Оксана Петровна звонила Шулейко, и тот, немедленно приезжал и забирал листки ксерокопий. Голос кавторанга Михайлова, звучал для него в самых неожиданных местах в обеденной очереди с подносами, в пляжном шезлонге, в зале профсоюзного собрания. Он почти что наяву слышал этот голос, будто шел он со старой заезженной шипящей пластинки. Он мог даже описать этот голос: неторопливый, глуховатый, отчетливо выговаривающий каждое слово...
Эпизоды отчаянного плавания командира «Святого Петра» престранным образом вклинивались в его обыденную институтско - городскую жизнь, отчего все текущие и грядущие хлопоты, беды и радости вдруг стали казаться Алексею Сергеевичу унылыми, блеклыми, пресными. Он заболел «Святым Петром», и эта болезнь захватила его гораздо сильнее, чем Все прочие былые страсти, а уж отдаваться своим увлечениям Шулейко умел, так что каждое из них — и подводная охота, и велосипед, и собирательство старинных фотоаппаратов — превращалось в самую настоящую манию.
Вот и в эти суматошные дни, как ни была забита голова экспедиционными отчетами и переживаниями за Вадима, Шулейко то и дело возвращался мыслями к Михайлову, к тайне его одиночного плавания.
Всякий раз, когда он вчитывался в новые странички дневника, ему чудилось, что он держит в руках только что принятую радиограмму, что «Святой Петр» все еще там, в океане, дрейфует по воле волн и течений, что стоит только всполошить аварийные службы, и еще можно успеть прийти на помощь обреченной субмарине. Но он хорошо помнил, как высвобождал из окостеневших пальцев иссохшую планшетку. Выходило так, что капитан 2-го ранга Михайлов из рук в руки передал ему свой дневник. И не кому-нибудь, а лично Алексею Сергеевичу Шулейко. От этой неотвязной мысли можно было повредиться в уме.
КАРТИНА В СИНЕМ СВЕТЕ
Октябрь в Севастополе — время желтых акаций, когда их огромные плоские стручки хрустят под ногами прохожих, когда свежий ветер с моря раскачивает на белых севастопольских балкончиках зелено-фиолетовые плети плюща, когда на Приморском и Историческом, Большой Морской и Корабельной слетают, цепляясь шипами за листву, каштаны, бьются об асфальт, лопаются, и их маслянистые полированные ядра долго прыгают по мостовым и тротуарам... Ничего этого Шулейко не замечал. Работал...
В канун замечательно строенных выходных дней: седьмого октября — Дня Конституции — и субботы с воскре-сеньем, неожиданно позвонила из Ялты Зоя, «знойная звезда советской этнографии».
Алексей Сергеевич, не собираетесь ли вы в наши края?
Нет. Но если это нужно...
— Да-да-да-да! Это нужно видеть своими глазами. Приезжайте обязательно! Только захватите с собой картину. Любую. Важен только размер — метр на шестьдесят пять... Запомнили? Сюжет не важен. Меня вы найдете в пансионате «Академия», второй корпус, семнадцатая комната... Не удивляйтесь моей просьбе. Потом все поймете.
Чувствовалось, что Зою так и подмывает сказать, что именно ему нужно видеть своими глазами, удивить, ошеломить, но она сдержалась, а Алексей Сергеевич выпытывать не стал, и в тот же день — укороченный на работе как предпраздничный — отправился рейсовым «икарусом» в Ялту, которую, в общем-то, терпеть не мог из-за пошлого курортного ажиотажа, сотрясавшего этот некогда тихий и благодатный городок.
Шулейко взбежал по высокой многомаршевой лестнице, держа под мышкой картину, которую снял со стенки у себя в прихожей. То была копия полотна из Русского музея «Татары, выгружающие чай в Нижнем Новгороде», купленная в Ленинграде еще в студенческие годы, и Алексей Сергеевич готов был без особого сожаления расстаться с этим полотном, изрядно намозолившим глаза сначала в комнате, потом на кухне и, наконец, в прихожей. Правда, размеры ее рамы были чуть меньше тех, что называла Зоя, но ничего другого найти он не успел.
Счастливо миновав насупленную вахтершу, проводившую его долгим подозрительным взглядом, Шулейко — с деловым видом («Картину несу!») — поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату.
— Как вы быстро! — обрадовалась Зоя. — Проходите. Сейчас я вам все расскажу и покажу. — Она подвела гостя к картине, висевшей над диваном, и в предвкушении будущего эффекта спросила:
— Что вы на ней видите?
— Волны... — неуверенно отвечал Алексей Сергеевич, старательно вглядываясь и пытаясь догадаться, в чем тут секрет. — Очень похоже на известную картину Айвазовского «Среди волн».
Огромные пенные валы катили прямо на зрителя, точно он видел их снизу, оказавшись посреди разбушевавшейся
стихии.
— У меня вчера разболелось ухо, — рассказывала Зоя, разматывая шнур синей лампы. — Я сидела вот здесь и смотрела телевизор... — Она выключила рефлектор и села против светящегося экрана. — Теперь погасите верхний свет. Да, вот так я сидела и ненароком посмотрела на эту картину... Смотрите сами, вот отсюда...
Шулейко направил на полотно, тускло отливавшее в бликах телеэкрана лучи синей лампы, и в этом странном смешении света вдруг увидел, как на картине проступили четкие очертания ...корпуса подводной лодки. Субмарина как бы кралась под волнами... Это было хорошо придумано!
— Кто же автор? — спросил Алексей Сергеевич, придя
в себя от первого удивления.
— Я пыталась это узнать, но на полотне нет никаких пометок. Как она попала сюда? Никто не помнит. Завхоз говорит, что картина осталась вместе с мебелью от прежней организации, владевшей пансионатом. Есть инвентарный номер, но он ничего не объясняет.
Вы обратите внимание, как похожа эта лодка на ту, что мы нашли в Луана-дари?
Похоже, да не очень... У этой рубка попрямее... Но, в общем-то, они наверняка из одного времени.
Картина явно записана. — Зоя зажгла люстру, и очертания субмарины исчезли. — Знаете, как иконы записывали?
— Да, конечно. Поверх старого лика писался новый.
— Вот-вот... Надо снять верхний слой и рассмотреть, что здесь было написано сначала.
— Снимать краски — долгая история. Проще сделать рентгеновский снимок.
— Вы можете?
Д-а, вроде бы у меня есть знакомые... — сказал Шулейко и подумал об Оксане Петровне.
Тогда берите ее с собой! — распорядилась Зоя. — Вашу же повесим на место «Волн». Надо только на нее переставить инвентарный номер... Все равно она в комнатной описи значится как «картина масляная в раме 100X65»