Гражданин Крысин живет на третьем этаже пятиэтажного дома. Крыша двускатная, крыта шифером, так что о проникновении на балкон сверху говорить не приходится. Придется подниматься по стене, сложности особой это не
представляет.
Я возвращаюсь домой, включаю телевизор. Мне нужно просто дождаться той поры, когда все наверняка уснут. В половине второго выключаю телевизор, гашу свет, запираю квартиру. Мотоцикл у меня во дворе в сарайчике. Ночью довольно свежо, несмотря на то, что сентябрь стоит теплый. Редкие машины, прохожих и вовсе нет, в поздних троллейбусах по одному-два пассажира.
К дому Крысина я добираюсь минут за восемь-десять. Мотоцикл ставится за углом, на руль набрасывается хомутик с защелкой. Что способствует успеху моего нынешнего предприятия, так это почти полное отсутствие освещения у дома. Фонарь не функционирует, высокие тополя прикрывают стену чуть не до самого верха от слабого света с бульвара. Подхожу к стене, привязываю на ноги «кошки», поудобнее пристраиваю рюкзачок за спиной. Подниматься будем потихонечку, спешить-то некуда. Я на ощупь нахожу зазубринами шов в кладке, широко расставив руки, впиваюсь в стену пальцами. Есть первый шажок вверх, второй… Равновесие удерживаю нормально.
Мне остается буквально двадцать-тридцать сантиметров до балкона второго этажа, когда со стороны бульвара слышатся вдруг торопливые шаги. Вот этого мне только не хватало — чтобы поздний прохожий оказался живущим в этом доме. Прижавшись левой щекой к стене, я жду. Хотя здесь и темно, но на светлой стене я наверняка хорошо виден. Нет, шаги по-прежнему слышны с того же расстояния, кто-то идет по бульвару параллельно дому. Я упираюсь еще раз «кошкой», осторожно разгибаю ногу и мертвой хваткой цепляюсь за бетон балконной плиты.
На балконе какие-то тряпки, половики, пахнет сыростью, плесенью. Я отдыхаю несколько минут, потом взбираюсь на перила, берусь руками за стальные прутья ограждения на балконе Крысина и секунд через десять уже удовлетворенно созерцаю приоткрытую форточку. Вот это хорошо, он таки ее не захлопнул. Такой осторожный, такой предусмотрительный, поставил сигнализацию на дверь, а окошко проигнорировал. Крысин верит своим соседям, это уж точно. Сняв «кошки» и упрятав их в рюкзачок, я без труда пролезаю в форточку. Вероятность того, что Крысин оставил в своей квартире кого-то на время своего отсутствия, практически равна нулю. Я все-таки немного знаю уже его — скрытного, осторожного, не очень доверяющего (точнее: совсем не доверяющего) ни деловым партнерам, ни партнершам по любовным утехам. Задернув тяжелые шторы, я на ощупь нахожу выключатель. Да, такую квартирку необходимо снабжать сигнализацией. Барахла-то, барахла… И гордый красавец «Шарп». Надо все посмотреть не спеша. Все видеокассеты у него надписаны. Названия по-русски, реже по-английски с переводом, на многих необходимые пояснения: «порнуха», «ужас», «каратэ». Н-да, просто и понятно. Тут мне скорее всего смотреть нечего. Хотя… «Разное» написано на кассете. Включаю телевизор, без труда нахожу канал, на котором Крысин просматривает все эти «ужасы» и «крутую порнуху».
И в «разном» ничего оригинального. Записи телепередач. Детектив по Агате Кристи. «Песня-88». Несколько фрагментов из «Взгляда». Я включаю ускоренное воспроизведение. Фигурки скачут, крупные планы напрыгивают, все дергается, сменяя друг друга. Стоп. Останавливаю бег картинок, перематываю кассету немного назад. Да, это, вне сомнения, моя маленькая удача — хроника полнокровной жизни Крысина. Застолье. Хозяин квартиры во главе стола. Наверное, юбилей какой-то. Точно, вон какой-то плюгавый мужичонка желает Крысину длительного сохранения его репродуктивных функций. Плюгавый называет вещи своими именами. Стиль изложения и лексикон забегаловки, а между тем за столом несколько женщин. Но женщины поощрительно взвизгивают. Надо запомнить их всех, насколько это позволяет «режиссура» снимавшего. Плюгавый с усами и модной стрижкой, хотя ему уже явно здорово под пятьдесят. Мужчина с животом в кожаном пиджаке. Долговязый малый весь в «варенке». Девица в вечернем платье. Дама в пушистом свитере и с множеством украшений. Мужчина в вельветовом костюме, свежая сорочка и галстук-«бабочка». Женщина в яркой кофте. И еще тот, кто снимал все, его я скорее всего не увижу, вряд ли будет снимать еще кто-то.
Застолье занимает довольно много времени — минут десять съемки. Говорят не все. Меня почему-то заинтересовал мужчина с «бабочкой». Он бросил только несколько коротких реплик, слышных неотчетливо, почти неразличимых на фоне пьяного гама. Они редко называют друг друга по именам, два раза окликнули Ларису — это которая в яркой кофте — и один раз женщина в свитере обратилась к немногословному джентльмену в вельвете и «бабочке»: Анатолий Петрович.
Да, хотел бы я знать, кто он, этот Анатолий Петрович. Кто они все вообще. Хотя вряд ли столь узкий круг допущенных к празднованию юбилея исчерпывает даже десятую часть деловых связей Крысина. И очень даже может статься, что среди всех знакомых Крысина нет тех, кто знал что-либо о Ярмолицком, уголовнике и наркомане…
Выключив телевизор, я начинаю обыскивать квартиру.
В ночном столике нахожу две старые записные книжки. На переписывание их содержимого уходит часа два. Мой знакомый Норушка тоже здесь представлен домашним и служебным телефонами.
В шкафу для одежды я нахожу несколько упаковок с морфином. Господи, да мне же Аня говорила, что у них в отделении эти ампулы на вес золота, только инфарктникам, а тут этот гад их даже спрятать как следует не удосужился. Откуда у него это?
И вдруг что-то странное со мной произошло. Это похоже на то состояние, которое возникает при пробуждении в собственной спальне, когда ты все-таки не можешь понять, каким образом ты ориентирован в пространстве, и сначала полагаешь, что шкаф вон там, окно с той стороны, а дверь справа. Ты открываешь глаза, все оказывается совсем не так, но ты мгновенно свыкаешься с вещами очевидными и столь же мгновенно забываешь о предшествующих обманчивых ощущениях. Вот и сейчас я стою у раскрытого шкафа среди ночи в квартире Крысина, мгновенно вспомнив все, что Аня рассказывала о сложностях в своей работе на новом месте — в терапевтическом отделении областной клинической больницы. И все события — те, что уже произошли, те, что происходят сейчас, и те, что я каким-то образом смогу прогнозировать, укладываются в четкую систему…
Я начинаю одну за другой тащить «пустышки». Тот вальяжный Анатолий Петрович, что так заинтересовал меня при видеопросмотре, оказался профбоссом института, в котором Крысин работал снабженцем. Все остальные были людьми «нужными», у которых он брал мясо, шмотки, электронику, у которых он парился в сауне и стригся, у которых он, наконец, собирался доставать автомобиль. С автомобилем вообще комбинация была многоходовая и запутанная, я так до конца и не понял, почему он в своем проектном институте не хотел брать машину, этот шустрый Крысин. Но мне было недосуг влезать в его махинации, и так уже месяц па него потратил. Пусть этим всем БХСС интересуется. Впрочем, я себе даже не представляю, чем теперь БХСС интересуется — при нынешнем бардаке.
Сбыл Крысин «дурь», кроме Норушки, еще двоим хлюпикам каким-то. Уж те наверняка на грабителей и убийц не похожи. А Ярмолицкий был похож? Может, это я себе уже внушил сейчас, что похож. Ярмолицкий загнулся недели через две после того, как в газете была помещена его фотография и был объявлен розыск. Смерть от переохлаждения. Он якобы был залит водкой и напичкан «дурью» по самые ноздри перед тем, как заснуть сном мертвецким, переходящим в сон мертвеца, в сон вечный, на мокрых листьях в лесополосе при температуре, близкой к нулю Цельсия. Случай, все, случай? «Ты ничего не сможешь изменить, Вакурин, — говорю я сам себе. — Их много, это мутный поток, который способен накрыть каждого. Каждый день в этом большом городе кого-то грабят, насилуют, избивают до полусмерти. Кому ты собираешься мстить, распространителям наркотиков? Тогда убей Норушку, убей Крысина, найди еще нескольких, им подобных, и убей. То, что Ярмолицкий вломился именно в твою квартиру, когда в ней не было тебя, но была Аня — трагическое совпадение».