— А-а, что-то же должно меняться в этой жизни. Надоело, я говорю. Надоело своими руками зарабатывать большие «бабки» для начальства. Надоело невиновных делать виноватыми и наоборот… Надоело пребывать постоянно в дерьме, рыться в отбросах. Вот, кстати, Лена, с клиентом. Вон, у колонны. Узнала меня. Но, как говорится, ни тени смущения. Я ведь и раньше не мог ее достать. Да-да, даже эту шлюшку.
Я осторожно повернул голову в том направлении, куда глядел Петриченко. Женщина и мужчина. Мужчина лет на двадцать старше компаньонки. Женщина одета со вкусом и в то же время с простотой, которая возможна только при значительных средствах. Не в пример прочей публике, одетой по-провинциальному кричаще. Да, не отрекомендуй мне только что Петриченко эту самую Лену, я бы решил, что профессор с молоденькой аспиранткой забежали мимоходом выпить по чашечке горячего шоколада, обсуждая тему ее диссертации. Или респектабельный дядя встретил племянницу, которая по его протекции поступала в институт, а теперь этот институт успешно заканчивает.
А Петриченко продолжал неотрывно, словно гипнотизируя, разглядывать женщину. Женщина тоже смотрела на него, точнее, сквозь него. Достоинство, легкая усталость, рассеянность — надо быть хорошей актрисой, чтобы так реагировать на пристальный взгляд знакомого инспектора угрозыска.
— И почему же ты не мог ее «достать»? — Я задал вопрос таким тоном, словно ответ меня не интересовал. Такую уж манеру усвоил я в беседах с Петриченко. Хотя, конечно, он сообщал мне иногда сведения «не для широкой публики» — его выражение — или, во всяком случае, давал информацию, достаточную для того, чтобы делать выводы. — Ах да, вспомнил! Ты как-то сокрушался об отсутствии полиции нравов.
— Да ведь дело не только и не столько в этом, — он пристально на меня посмотрел.
— В нем же тогда еще?
— В прикрытии.
— Понятно. Прикрытие — это сутенер. С французского буквально переводится как «покровитель».
— Да, покровитель, — хмыкнул Петриченко. — Он с них, с путан, три шкуры дерет, этот покровитель.
— Ты говоришь так, словно знаешь его, — осторожно — безразлично сказал я.
— Я его знаю.
— И его, в свою очередь, ты тоже не смог «достать» из-за отсутствия надлежащей статьи в УК? Но ведь, кажется, там есть что-то насчет сводничества или организации притонов?
— Все не так просто. Им ведь специально надо заниматься, чтобы статью «навесить». А времени и сил, особенно в нынешние времена, на серьезные преступления, на тяжкие так называемые, абсолютно не хватает. — Он разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, понюхал. — Разбавляют, мерзавцы, точняк.
И выпил одним глотком.
— Да, — продолжал Петриченко, — то, что у них, шлюшек этих, начальник есть, — верняк. Эту Лену и подружек ее по промыслу видели несколько раз с одним типом. Крутой, тип, лапу на проституцию в виде бизнеса в двух или трех районах наложил наверняка. Они его боятся, «ночные бабочки».
— Странно получается, — пожал я плечами. — Ведь не один, ты об этом знаешь.
— Ну да, не один я. — Петриченко опять пристально на меня взглянул. — У него, ты знаешь, кто лучший друг? Начальник горотдела БХСС Польшин. Слыхал о таком?
Я покачал головой. На самом же деле о Польшине я слышал. Вернее, я даже разговор Болотина с Польшиным слышал. Даже два разговора: один раз Болотин звонил тому на службу, а в другой раз…
— Ты уж совсем меня заинтриговал, Сашка, — вздохнул я, — Будь у меня хоть капельку литературного таланта, я бы такой роман забабахал из жизни «ночных бабочек». Нет, еще лучше, сценарий «чернушный». Простой советский мент вступает в схватку с торговцами людьми и выигрывает. Что же это за «крутой тип»?
— Бывший спортсмен. Мастер спорта по вольной борьбе. Говорят, даже на республике когда-то вполне успешно боролся. Штогрин.
Наверное, я вздрогнул. Ну, таких совпадений не бывает. Прямо наваждение какое-то! Недавно в беседе— в той, в кот рой — кто-то и сказал: «Штогрина, значит, надо послать, он мозги живо вправит». И голос этого второго — теперь-то я в этом убежден — Польшину принадлежал. Как же все это сразу переварить?.. Машинально я спросил Петриченко:
— Так ты совсем ушел или?..
— Очень стремлюсь, во всяком случае, — он разлил остатки коньяка. — На службу уже больше месяца не хожу. Рапорт подал и на работе не появляюсь.
— А как же?..
— Нет, зарплату-то они мне платят. В управлении получаю, А они регулярно со мной беседуют, уговаривают остаться. Но я — ни в какую.
Сегодня дежурит Здоровяк. Есть еще Спортсмен. Так что охрана у «веселых домиков» немногочисленна.
Я наблюдаю за Здоровяком, а он, в свою очередь, наблюдает за светящимся окошком в одном из домиков. То ли нездоровый интерес проявляет, то ли наоборот — заботится о безопасности и комфорте. Вообще-то у них все чинно — подъезжает машина, девочка с клиентом проходит в домик, и никто их там не тревожит. Девочек я уже насчитал пятеро. Лены, на которую указывал мне Петриченко, там не было. Может быть, этим предприятием и не Штогрин командует, а я просто подверстываю факты под выдуманную мной версию?
Одно ясно: так долго возиться с «веселыми домиками» вовсе ни к чему. Нужен ускоритель реакции. Или, если угодно, даже детонатор. Но взрыв должен быть не очень громким. Мне и просто свое присутствие не очень желательно обнаруживать, не говоря уже о Том, чтобы навести их на какие-то возможные размышления. Но выхода-то у меня и нет. Будь я Петриченко, я бы на допрос кого-то вызвал или осведомителей порасспросил с пристрастием. А у меня статус совсем не тот. Они мне башку в момент отвернут, если «вычислят». Хотя «в момент» — это сильно сказано, это еще надо будет посмотреть, скольким я успею отвернуть. Но не надо, рано еще. Просто дернем слегка за ниточку, внесем сумятицу в их спаянное пошлой жаждой обогащения «семейство».
Я неслышно соскальзываю со стены и иду вслед за Здоровяком, который возвращается в свою небольшую клетушку при котельной. Котельная допотопная, конечно, углем отапливается, но, наверное, в домиках тепло, потому что охранники, они же кочегары, топливо подбрасывают часто. Вообще-то ребятишки эти на членов преступного клана не очень похожи, а уж точнее — совсем не похожи. Если проводить параллели с мафией, они в безнадежных рядовых числятся. Усталые от жизни, в возрасте. Тот, которого я прозвал Спортсменом, вовсе никакой и не спортсмен и никогда им не был. Просто у него страсть напяливать на себя спортивные костюмы, висящие на его длинной костлявой фигуре слоено половая тряпка на швабре. Мне кажется, что Спортсмен часто в состоянии подпития дежурит.
Здоровяк не успевает дойти до двери, когда я вырастаю перед ним. Лампа под жестяным конусом сверху освещает его лицо, искаженное почти суеверным ужасом — еще бы, перед ним существо в маске на пол-лица и в каком-то темном балахоне. То ли инопланетянин, то ли ниндзя, то ли кто еще, из ночного тумана возникший.
Естественно, что реакция Здоровяка, мягко говоря, неадекватна. Попросту он вообще никак не успевает среагировать. Струя из баллончика заставляет его огромное тело обмякнуть, сложиться и распластаться на бетонных плитах перед котельной.
Я быстро выдергиваю широкий пояс у него из брюк, заламываю назад руки, связываю. Из связки ключей наконец выбирается тот, что отпирает дверь его клетушки. Телефон на столике работает, гудок есть. Нет ли где «пушки» или «пера»? Здоровяка-то я хорошо обыскал, при нем ничего не было. Под подушкой нет, под матрасом — тоже. В аптечке? Аналогично. Н-да, неаккуратно как-то получается — такой важный объект ребята охраняют и совсем не вооружены. Какая уж там мафия…
Возвращаюсь на улицу, еще раз тщательно обыскиваю Здоровяка. Ничего. Оглядываюсь осторожно вокруг — может, кто еще подстраховывает одинокого стража? Похоже, что нет, я бы раньше заметил. Но времени у меня совсем нет. Вбежав в комнату, быстро свинчиваю крышечку с той стороны трубки, где размещается микрофон, вставляю туда еще один микрофон, раза в два поменьше, завинчиваю трубку. Этот битюг не должен догадаться.
Теперь ремень на запястьях Здоровяка разрезать — ему не придется долго возиться, когда очухается. Пусть попробует позвонить сразу, должен позвонить. Я разбегаюсь, вскарабкиваюсь на крышу котельной, прохожу по ней, спускаюсь на забор, с забора — в непроглядную темень.