Однако игре в догонялки не время и не место. Я делаю несколько скачков зигзагами и скрываюсь за спасительной стеной. Потом наискосок пересекаю огород и перепрыгиваю через забор на соседнюю усадьбу. В том дворе собака сразу заходится истошным лаем, даже хрипеть начинает от усердия. Я снимаю маску, прячу ее. Потом взвожу пружину арбалета, прячу арбалет за спину под капюшон, там у меня для этого приспособлен карман. Перепрыгиваю через забор на улицу и иду вниз, удаляясь от дома Карпачевой.
Этой ночью Болотину звонят. И звонит ему Польшин.
— Послушай, тут срочное дело, — говорит он.
— Ночь на дворе, — ворчит Болотин. — До утра нельзя подождать, что ли?
— Слушай, ты кончай эти… — тон непререкаемый, повелительный.
— Да что уж так смертельно? — Болотин явно растерян.
— Смертельно. Надо двоих ребят пристроить в травматологию или хирургию.
— Куда?
— Ну, в ту больницу.
— Но ведь нет у меня там своих людей, это же только в терапии человек…
— …твою мать! — удивленно хрипит Польшин. — Они загнуться могут, а ты мне тут рассусоливаешь. Как из дерьма вас вытаскивать, так вы согласны, а как долги отдавать…
— Ладно, съезжу я сейчас, попробую устроить, — бормочет Болотин.
— Пробовать ни хрена! Часа через два самое позднее чтоб у меня был!
А на следующее утро я без особого труда «вычисляю» магазин, которым заведует Карпачева. Для этого я пользуюсь служебным телефоном своего приятеля. Тот работает художником при каком-то инициативном центре, ютится в крохотной комнатенке. В ней не то что рисовать — просто находиться больше получаса трудно, а уж для страдающих клаустрофобией и пять минут наверняка слишком большим сроком покажутся. Наверное, поэтому мой приятель и шатается целыми днями по смежным помещениям подземелья (центр размещается в подвале). Но телефоном комнатенка оборудована, и даже параллельных аппаратов на том номере нет. Шаг за шагом я решаю задачу определения номера телефона Карпачевой, совершив, как мне кажется, минимум операций для данных конкретных условий. Но звонить Карпачевой со служебного телефона по меньшей мере неосторожно. Поэтому я прощаюсь со своим приятелем (отыскав его в четвертой — последней по счету — комнате подземелья) и, выйдя на солнечный свет, тут же устремляюсь на поиски телефона-автомата. Происходит чудо, на которое я в глубине души очень надеялся, — Карпачеву зовут к телефону. Стало быть, она по крайней мере жива, если даже и не совсем здорова.
— Да, — произносит женский голос.
— Лидия Макаровна? — переспрашиваю я.
— Да-да, — подтверждает Карпачева и тут же подозрительно: — Ас кем я говорю?
— Это из городского бюро технической инвентаризации, — ляпаю я. — Вы проживаете по улице Маньчжурской, 17, в частном домовладении? Тут к нам обратились за справкой…
— Кто обратился? — резко перебивает она меня. И тон совершенно прокурорский. Твердая старуха. Ей вчера разбили очки, может, у нее даже сотрясение мозга. Рядом с ее домом стреляли, наконец. А она ведет беседу в этакой манере абсолютного превосходства. Таких разве чем проймешь?
— Это уже не имеет значения, кто обратился, — тон мой до предела официален. — Я хочу одно уточнить: дом номер семнадцать по улице Маньчжурской вам принадлежит?
— Мне. А с кем я все-таки говорю, как ваша фамилия? Ф-фу! А я уж было усомнился в вещах очевидных —
что именно на нее вчера был совершен налет. Богатая воровка и дура. Не добили ее молодцы Штогрина, добьют когда-нибудь экспроприаторы из другой «команды». И никуда она не побежит жаловаться, потому что товарищ Польшин обложил ее данью на свету и дает «наводку» ребяткам, которые орудуют в полутьме. Сто выстрелов из ста в «яблочко» — у Польшина досье на каждую потенциальную жертву Штогрина.
Интересно, а почему Штогрин этим занимается? Всего три года назад он работал завмагом — данные у меня все из того же источника, от Петриченко (как бы ему не показался подозрительным мой пристальный интерес к этой одиозной фигуре). Работал, значит, завмагом, а потом вдруг резко к избранной стезе охладел. Несмотря на дружбу с Польшиным, который уже не менее пяти лет является городским начальником отдела по борьбе с хищениями. Вроде бы должен себя чувствовать Штогрин за ним как за каменной стеной…
А если в этой задачке кое-какие величины с обратным знаком подставить, то решение тоже достаточно тривиальным будет выглядеть. Компаньоном, соучастником, подельником Польшин Штогрина мог просто вынудить стать. Ведь, как ни крути, Штогрин делает всю грязную работу, а Польшин — работу «белого человека». Прессинг в служебном кабинете можно и не учитывать, риск несоизмерим.
Но Штогрин тоже не высовывается особенно. Во время последней операции по выколачиванию материальных средств из старухи Карпачевой глава коммандос в машине сидел. И только в самый критический момент покинул транспортное средство, но и здесь не ринулся сломя голову в гущу событий, а пальбу затеял.
Вообще-то они быстро ретировались вчера. Я, обежав целый квартал поселка, успел вернуться на место происшествия слишком поздно: «уазик» мне, что называется, хвост показал. И ни в доме, ни во дворе у Карпачевых никого не оставалось. Хозяев, впрочем, я тоже не заметил, потому и звонил сегодня, справлялся относительно заведующей магазином.
На всякий случай я проверяю и вторую дверь, ту, что обращена к зданию института. Просто перестраховка, дверь, конечно же, заперта. У главного входа в мастерские я делаю то, что проделывал по крайней мере раз пятьдесят уже —: на ощупь нахожу спрятанный под брезентовым козырьком пульт, щелкаю кнопками: 4-2-4-3-5-7. Сначала бразильская футбольная система конца 50-х, потом три простых числа подряд. Дока Алехин, великий программист. Специалист, флюсу подобный, как и большинство специалистов. Однако что-то уж я слишком того… слишком субъективно об Алехине.
Теперь дверь аккуратненько за собой притворим. Вообще-то от электронной сигнализации толку, почитай, никакого, только звоночек здесь звенит, и то не очень громко, если кто-то, не зная кода, пытается дверь открыть. Надо бы вывести сигнал на пульт дежурного в здании института. Ладно, это уж совсем не мое дело.
Два больших окна мастерских смотрят на глухой бетонный забор. Горит или не горит свет внутри, с улицы не увидишь. То, что дежурные сюда не заглядывают, установлено мною опытным путем. Не первый месяц тружусь здесь по ночам.
Включаю освещение, ставлю сумку на стул, потом нахожу ключ, спрятанный, как полагают работяги, в достаточно укромном месте — аккурат на том самом стальном ящике, в котором и размещается рубильник.
Здесь много чего можно сделать. Если умеешь, конечно. Токарный, фрезерный, строгальный станки, небольшая печь для закалки, установка индукционного нагрева, ванна гальваники. Мой арбалет, мои крючья, стрелки для метаний и много еще всяких хитрых приспособлений сделано мной здесь.
А вот за той дверью и переходом в другой корпус — моя лаборатория. Моя бывшая лаборатория. Этой дверью обычно не пользуются. Когда-то ключ от нее был только у Марсюка, завлаба. Сейчас он его наверняка потерял. Я помню, как на профсоюзном собрании обсуждался вопрос: открыть ли эту дверь для удобства сотрудников, которые в противном случае вынуждены будут проникать в мастерские через улицу, обходя главный корпус. Директор одним махом зарождающуюся дискуссию прервал: нечего любому и каждому фланировать по лаборатории приборостроения. Смешно вспоминать. Какой чепухой занимаются люди.
Для меня эта дверь не препятствие. Как и сейф, в котором старший инженер Ольга Зюзина хранит тиристоры, микросхемы, светодиоды — словом, все, что называется элементной базой. Вообще-то я должен ощущать какой-то моральный дискомфорт. За каждую пустячину, полученную у Зюзиной, надо было расписываться в специальной тетради. Ерунда, скоро новый год, и Марсюк тысяч на десять этих самых элементов спишет, уж я-то знаю.