Слышится шорох за дверью, потом щелканье ключа в замке. Я приникаю к «глазку». Он. Похоже, один. Как только Болотип шагает в прихожую и привычно, чисто автоматически тянется к выключателю, я охватываю его сзади левой рукой за плечи, а правой изо всех сил бью по сонным артериям — большим и указательным пальцами. В кунфу этот прием называется достаточно экзотически: «пасть тигра». Я попадаю достаточно точно, потому что Болотин моментально обмякает, со стоном бормоча что-то.
Я волоку его в комнату, стаскиваю с него пальто, сажаю в кресло и надежно обвязываю капроновой веревкой — охватываю каждую руку, пропуская веревку под мышки, завожу за спинку кресла, обвязываю ноги, благо ножки кресла достаточно длинные, еще раз протаскиваю через спинку, делаю петлю вокруг шеи, а в завершение вяжу сзади узел, который и с посторонней помощью Болотину трудно было бы развязать.
Теперь подожду. Он будет приходить в себя, надо придержать его, а то еще вторично удавится петлей. Очухивается Болотин не скоро, с минуту еще приходит в себя, да и то после того, как я хлопаю его по щекам и брызгаю водой в лицо. Крупная волна проходит по телу, дрожь настолько сильная, что ножки кресла стучат по полу. Болотин с шумом втягивает в себя воздух, открывает глаза, вначале глядит бессмысленно, потом на лице его читается самый настоящий животный ужас.
— Ага, — говорю я. — С приездом, пассажир. Будем беседовать, Болотин. Мы с тобою вдвоем, и нас, как сказано в романсе, не видел никто. Если ты хочешь еще немножко пожить, то расскажешь мне все, о чем я спрошу. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И только в такой раскладке, если хочешь сохранить здоровье.
Я вынимаю из-за пазухи стальную палочку. Щелчок — и палочка становится вдвое длинней, из нее выскакивает тонкое обоюдоострое лезвие.
— Вот, — медленно подношу лезвие к его подбородку. — Запугивать особенно не хочу, чтобы преждевременно ты со страху не загнулся, но глотку вскрою в полсекунды. Но сделаю это я только в том случае, если ты уж слишком будешь упорствовать в молчании. Мне ни к чему дарить тебе такую, почти что геройскую смерть. Я дам тебе возможность умирать долго, мучительно и некрасиво.
Острие впивается ему в подбородок. Болотин пытается отпрянуть, но только сильнее вдавливается в спинку кресла.
— Что тебе надо? — хрипит он.
— Всю информацию, какой ты располагаешь, и даже чуть больше — вдруг сам до чего-нибудь ценного дотумкаешь, досообразишь что-нибудь. Итак, идею с воровством и перепродажей лекарств Семергей подал ты?
— Она сама мне предложила.
— Не лги, — я резким тычком вонзаю лезвие в спинку кресла рядом с плечом Болотина, так, что разрезаю рукав свитера. — Семергей сдала тебя с потрохами. У тебя выход на аптечный склад, у тебя знакомые в аптекоуправлении, ты бывший провизор, идею ты вынашивал наверняка давно, а года два назад все это дело и раскрутил. А дело крутится вокруг больничной аптеки, где у тебя давняя подруга, некая Фойгель Ирина Владимировна, распоряжается выдачей. Семергей по должности положено составлять заявки на получение медпрепаратов, в том числе и наркотических средств. Вот наркотиков-то получалось из аптеки в несколько раз больше, чем необходимо, на целую роту наркоманов хватало. Пустые ампулы Семергей сдавала, только надписи на них стирались — поскольку «товар» уходил на сторону, приходилось сдавать стекляшки из-под чего-нибудь безобидного. Еще Семергей там, в терапевтическом отделении, колола димедрол и анальгин вместо промедола, который уходил опять же к тебе. Ключи от шкафа хранятся у Семергей и Черныша, твоего знакомого и по совместительству любовника Семергей. Ты-то все эти тонкости знаешь куда лучше меня. Ну, все сходится?
Ёолотин молчит. Я привстаю и резко бью его ногой. Удар носком тяжелого альпийского ботинка приходится чуть повыше челюсти, в щеку, слышится хруст. Полнокровное лицо Болотина мгновенно бледнеет. Как бы не окочурился, гад!