— Слушай, подонок, я же тебе обещал определенное количество здоровья в обмен на информацию. А получается наоборот — я рассказываю, ты, дерьмо, благосклонно внимаешь. У тебя расчеты с Фойгель за несколько месяцев. Ты Семергей таким образом контролировал. Ты понимаешь, что будет с тобой, если эти расчеты попадут к твоему покровителю Польшину в виде второго экземпляра? Он же поймет, что ты его надувал. Он тебя на части изрежет — руками Штогрина, конечно.
— Что я должен сказать? — сдавленно произносит Болотин.
— В начале этого года у них там, в больнице, «прокол» случился: какая-то врачиха случайно в их «кухню» влезла. Живо вспоминай, что дальше было!
— Семергей сразу мне сказала.
— А, ты так же оперативно посоветовался с Польшиным. Он кивает.
— И что с той женщиной стало?
— Не знаю. Он кого-то послал к ней разобраться. Пол уходит у меня из-под ног. Черные молнии вьются перед глазами.
— Врешь, подонок, — я бью его наотмашь в правую бровь и скулу. Шершавая перчатка рвет кожу, бровь мгновенно вспухает багровым рубцом и начинает кровоточить. — Ты Ярмолицкого, наркаша этого, ему подставил?
— Он сам приказал так сделать. Это он все… — Кровь тонкой струйкой сбегает по скуле, глаз Болотина начинает заплывать.
— Кого он послал вместе с Ярмолицким? Штогрина? — Нет, Винокурова, кажется.
— Кажется или в самом деле Винокурова?
— Да, его.
— Кто такой Винокуров?
— Ну, он вместе со Штогриным.
— Чем он занимается, где живет?
— Где живёт, точно не знаю. На Мироновке где-то… Каратэ он преподает в спортшколе, что ниже Центрального рынка. В той школе легкоатлетический манеж.
О других он говорит охотно и много. Но ведь я именно это и хотел узнать — кто. Удивительно устроено это двуногое животное. Вот сидит Болотин, такой элегантный и самоуверенный доселе, с такими выбритыми до синевы, глазированными пухлыми щечками, а теперь одна щечка вспухла, пара зубов расшаталась или раскрошилась, глаз закрылся, и поет Болотин соловьем. Попробовал бы я эффект такого пения вызвать тем, что говорил бы ему «вы», задавал корректные вопросы-уловки. Подчиненные товарищи Берии все-таки добивались успеха с наивысшим КПД.
— Как вы убрали Ярмолицкого? Кто его вывез?
— Я только за рулем сидел. А так вообще-то его везли Штогрин и Винокуров. Они мне сказали, я повез.
— Вы его бросили в леске и сразу уехали?
— Нет, на следующее утро пошли посмотреть.
— И?..
— Он уже готов был.
— И что сказал Штогрин?
— Что сказал? Не помню… Кажется, вроде того, что все мол, с концами.
— Семергей и Черныш об этом не знали?
— Ну, как… Они знали, конечно, что эта… женщина умерла. Только ведь ее Ярмолицкий убил. А Ярмолицкий мм зачем? Не знаю, может, и догадывались.
Я молчу. Некоторое время молчит и Болотин, потом он говорит:
— Слушай, чего ты хочешь?
Очень непонятный вопрос. Я уже ничего не хочу. Мне почти ничего не надо. Мне и жить-то уже не очень хочется. Мне вот со стула подняться неимоверно тяжело будет. Но, борясь с мгновенно накатившими вялостью и сонной одурью, выдавливаю из себя:
— Ценная… информация у меня накопилась. Она дорого стоит, очень дорого.
— Двадцать штук, — четко произносит Болотин.
— А?..
— Двадцать тысяч.
Я внимательно гляжу на него. И оп, не мигая, — только левым глазом, естественно, — выдерживает этот взгляд, Я пожимаю плечами.
— Не знаю, — говорю я. — Может быть…
Встаю, выхожу в прихожую, неторопливо вскрываю телефонную розетку, действуя клинком вместо отвертки. Вынимаю оттуда микрофон. Потом возвращаюсь в комнату, снимаю с верха богатой «стенки» магнитофон. Так же неторопливо выкручиваю шурупы, снимаю крышку, извлекаю из-под нее еще одно устройство. Это уже посложнее устроено, оно информацию «выстреливало» само по мере накопления, поскольку подсоединено было в схему магнитофона.
Выпученные от природы глаза Болотина сейчас готовы выскочить из орбит — даже закрывшийся правый глаз.
— Не ожидал, — констатирую я. — Бывает. О многом мы не догадываемся. До поры, до времени, конечно.
Взгляд мой падает на шарф, валяющийся на полу. Великолепный шарф из синего мохера. Этим шарфом я плотно обвязываю Болотину рот, закрепляя концы на затылке. Он мычит.
— Потерпи, дружище. Одному оставаться страшно, но твои друзья тебя вскоре освободят.
Прихватываю сумку, окидываю взглядом напоследок квартиру Болотина — ничего не забыл? Ну, следов-то я сейчас оставил множество, излишняя осторожность, пожалуй, уже ни к чему.