— Разрешите, — не своим, сдавленным голосом сказал он, — на тур вальса…
— С удовольствием, ваше высочество, — обворожительно улыбнулась Грета.
Танец сменялся танцем, и передышки не было, но и вальс, и мазурку, и падекатр, и снова вальс околдованный принц танцевал толькос Золушкой, и вот уже все прекратили танцевать, и лишь эта пара без устали, упоенно кружилась посреди огромного зала, отражаясь в паркетном полу, зеркальных стенах, в хрустальных подвесках светильников, в глазах гостей… А над ними кружились незримые черные тени, черные плащи, и Алексей был среди них, и необычное чувство торжества переполняло его.
И напрасно мельтешили белые плащи, напрасно метался поэт Вова — танец сменял танец, но принц танцевал только с Золушкой.
И внезапно он прервал танец — десятый? Пятнадцатый? — оставил Грету одну и решительно направился к отцу. Музыканты в растерянности перестали играть. Принц подошел к королю и громко, на весь притихший зал, спросил его:
— Отец, ты хотел, чтобы на этом балу я выбрал себе невесту?
— Да, сын мой, — опасливо подтвердил король.
— Вот моя невеста! — крикнул принц и широким жестом указал на Золушку.
Гости зааплодировали, посыпались крики: «Браво! Ура!»
Король приблизился к Золушке и тихо спросил:
— Кто вы, дитя мое? Я не видел вас раньше…
— Я — Грета фон Биркенау! — гордо и громко ответила Золушка.
Растерянный Андреас фон Биркенау уже пробивался локтями сквозь толпу к дочери и королю.
— Да, да! — кричал он на ходу. — Это моя родная дочь Грета! Я узнал ее! Гретхен, — я здесь!
— Вот моя невеста! — вновь провозгласил принц и под вспыхнувший полонез повел ее за руку вдоль зала…
Алексей смотрел на их счастливые лица и вдруг… Подобно тому, как недавно стали прозрачными стены дома Биркенау, теперь стали прозрачными для него мысли принца и Золушки.
В голове принца (увидел, услышал Алексей) клубился темный туман, в котором дивно и ярко мелькала то обворожительная улыбка Греты, то ее загадочно-лукавые зеленые глаза, то воздушные белокурые, волосы, то нежная матовая шея с притягательной родинкой, словно созданной для поцелуев, то прелестная маленькая грудь, то очаровательная ножка… И все — никаких мыслей.
В голове Золушки тоже был сумбур, но он состоял все- таки из мыслей и слов; «Я — королева? Да, да, да, да: я королева!.. Ну, не сразу, но старик не вечен… А пока… Дворец немного запущен. Вот в мрамор потрескался… Это поправим… Интересно, а заморские бананы он может достать? В чем дело?! Попрошу … — нет — прикажу — и достанет! Ну, держись, Августа, теперь тебе крышкаI Не жить тебе в моем королевстве! И дочечек твоих ненаглядных — вон, вон, брысь!.. Но сначала — путешествие, свадебное путешествие: Париж, Мадрид, Лондон, Рим, Стокгольм!.. Анна с Марией говорили про какое-то новое чудо — «видео». Велю принцу — пускай достанет … А туфли эти хрустальные натирают, неудобные они, жесткие… Не беда, больше мне их носить не придется…»
Алексей отвернулся от Греты. В этот миг — и он почувствовал, что миг вот-вот кончится — он мог узнать мысли любого из людей на балу. Но почему-то выбрал Лизхен Горденауэр… И удивился: она читала про себя стихи: «О черная гора, затмившая весь свет! Пора, пора, пора творцу вернуть билет…»
И чувство торжества, только что переполнявшее Алексея, вдруг съежилось, усохло, померкло. Он утратил способность читать чужие мысли и закрыл глаза.
Алексей открыл глаза. Он сидел на своей раскладушке, комнату заливал жаркий августовский свет, было тихо, и на часах — почти полдень.
Ему захотелось поговорить… Не просто, не с кем-нибудь, а только с Александром. Он прошел на кухню, но ни там, ни в коридоре людей не было. Вернулся к себе, снова сел на раскладушку… Вообразил Александра, посадил его на подоконник распахнутого окна…
— В чем дело, как сказала бы Грета фон Биркенау? — спросил воображенный Александр.
— Это я хочу узнать, в чем дело и что происходит? — ответил Алексей.
— Ты ведь хотел переменить жизнь?
— Да, но… Я ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Просто новая жизнь, — небрежно сказал Александр.
— Так не бывает…
— Как знаешь, как знаешь, — отмахнулся воображенный собеседник.
— Кто придумал эти сказки? О Змии, о Золушке?
— Они были всегда.
— У «Золушки» другой конец…
— Почему же? Она вышла за принца, а потом стала королевой… Другой вопрос — стоило ли это делать…
Я помню, что у братьев Гримм другой конец сказки. Да, Золушка вышла за принца, но там есть еще строки, они поразили меня я детстве… Слушай, я, наверное не точно процитирую, но смысл такой. Когда пришло время свадьбы, явились и сестры Золушки, хотели подольститься к ней, разделить ее счастье. И когда свадебный поезд отправился в церковь, старшая сестра сидела по правую руку от невесты, а младшая — по левую; и вот прилетели Золушкины голуби и выклевали каждой по глазу. А потом, когда возвращались из церкви, сидела старшая по левую руку, а младшая — по правую, и выклевали голуби каждой из них по глазу … Вот и все, зло наказано, и сказка кончилась. А я, когда был ребенком, вообразил, как это случалось… Представь: крики, стоны девушек, кровь льется на светлые платья, глаза, вытекшие из черных провалов глазниц, размазаны по лицам, перемешаны с кровью, бьются, хлопают крыльями окровавленные голуби, вся свадьба в крови, а между двух искалеченных, ослепленных, орущих девушек — спокойная, счастливая Золушка в подвенечном наряде… Какая страшная свадьбе…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Не знаю… Я не хочу такой справедливости. Скажи, иа самом деле Анну и Марию не ослепили?
— Нет. Они здоровы, живы. И Змий жив. Они — всегда.
— А я? Скажи, Александр, а я?!
Собеседник растаял, остался пустой подоконник, а за ним — недвижные кроны деревьев, раскаленные крыши, августовский свет…
Роберт Артур
Упрямый дядя Отис
Мой дядя Отис — самый упрямый человек в Вермонте. А те, кто знает вермонтцев, поймут, что это означает — дядя Отис самый упрямый человек в мире. И я не погрешу против истины, если скажу — в своем упрямстве дядя Отис опаснее водородной бомбы.
Наверное, сразу в это поверить трудно. Еще бы. Поэтому я расскажу в чем заключалась опасность, исходящая от дяди Отиса, опасность не только для человечества, но и для Солнечной системы. И, вполне возможно, для всей Вселенной.
Фамилия у него была Моркс, как и у меня, Отис Моркс. Жил он в Вермонте, и какое-то время мы не виделись. Но однажды я получил срочную телеграмму от тетушки Эдит, его сестры. В ней сообщалось: «ОТИСА УДАРИЛО МОЛНИЕЙ ТЧК СИТУАЦИЯ СЕРЬЕЗНАЯ ЗПТ ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО».
Я приехал первым же поездом. Не то чтобы я волновался за дядю Отиса, но в нескольких словах телеграммы чувствовался невысказанный подтекст, заставивший меня поспешить.
Во второй половине дня я сошел с поезда в Хиллпорте, штат Вермонт. За рулем единственного в городке такси сидел Джад Перкинс, исполняющий также обязанности констебля. Усевшись рядом с ним, я обратил внимание на висевший у него на поясе револьвер.
Заметил я и толпу зевак, собравшихся на другом конце привокзальной площади. Проследил за их взглядами и понял, что смотрят они на пустой гранитный пьедестал, на котором ранее высилась большая бронзовая статуя местного политика по фамилии Оджилби. Дядя Отис презирал этого Оджилби.
И в своем упрямстве не мог поверить, что кто-то воздвигнет ему памятник. Поэтому отказывался признать, что таковой имеется на городской площади. Но статуя высилась-таки на гранитном пьедестале, а теперь вот исчезла.
Старенький мотор чихнул, завелся, и машина тронулась с места. Я спросил Перкинса, куда подевалась статуя. Прежде чем ответить, он искоса глянул на меня.