— То был ваш кузен. Франческо дель Фалько, граф Аквильский.
Глаза герцога вылезли из орбит, челюсть отвисла.
— Ты говоришь правду, скотина? Правда, что наткнулся в лесу на графа Аквильского и за ним ухаживала монна Валентина?
— Я клянусь в этом, — выдохнул шут. — А теперь, во имя Бога и всех святых, опустите меня.
Но еще несколько секунд он висел между небом и землей. Герцог смотрел на Пеппе, переваривая столь потрясающую новость, пока наконец не понял, что шут сказал правду. Граф Аквильский давно уже стал идолом баббьянцев. И вполне естественно, что заговорщики предложили ему герцогский троп, с которого намеревались сбросить Джана Марию. Просто удивительно, что он не додумался до этого раньше.
— Опустите его на пол, — приказал он швейцарцам. — А затем выведите из дворца, и пусть себе идет с Богом. Он сыграл свою роль.
Шута осторожно спустили вниз, но, коснувшись пола, он упал и теперь лежал на полу, словно жалкая тряпичная кукла.
По знаку Армштадта швейцарцы подняли шута и вынесли из спальни.
Джан Мария подошел к аналою, преклонил колени перед распятием из слоновой кости и возблагодарил Господа, в милосердии своем указавшего ему на его врага. И, помолившись, отошел ко сну.
Глава 10. Крик осла
Назавтра, прибыв к десяти вечера в Баббьяно, герцог Джан Мария Сфорца нашел город в большом волнении, вызванном, как он правильно догадался, присутствием посла Чезаре Борджа.
Мрачная молчаливая толпа встретила герцога у Римских ворот, когда он въезжал в город в сопровождении Альвари Санти и двадцати вооруженных до зубов швейцарцев. Зловещее молчание горожан напугало Джана Марию. Он побледнел и проследовал дальше, лишь изредка бросая по сторонам взгляды, полные бессильной злобы. Но худшее ожидало его впереди. В Борго дель Аннунциата толпа оказалась многочисленной, молчание сменилось открытым выражением недовольства. Герцог от страха лишился дара речи, когда по приказу Армштадта швейцарцы опустили пики, дабы в случае необходимости проложить путь в толпе. Один или два горожанина, не успев увернуться, угодили под копыта.
А герцогу задавали из толпы саркастические вопросы о его женитьбе, спрашивали, где наемники нового родственника, которые должны защитить Баббьяно от посягательств Борджа. Те, кто понахальней, интересовались, куда подевался взысканный с населения военный налог, предназначенный для создания собственной армии. За Джана Марию отвечали другие горожане, громогласно утверждая, что деньги эти герцог проел и пропил.
Внезапно кто-то крикнул: «Убийца!» — после чего у герцога потребовали ответа за смерть храброго Феррабраччио, народного заступника Америни и еще других героев, погибших от руки палача. Кто-то упомянул графа Аквильского, и толпа восторженно заревела: «Слава! Слава! Да здравствует Франческо дель Фалько!» А один из горожан, особенно крикливый, в избытке чувств восславил герцога Франческо. Вот тут кровь бросилась в лицо Джану Марии, а ярость пересилила угнездившийся в его сердце страх. Он приподнялся на стременах и гневно оглядел окружившую их толпу.
— Мессер Мартино! — обратился он к своему капитану. — Пики к бою. И вперед галопом.
Здоровяк-швейцарец, мужчина далеко не из трусливых, заколебался. Альваро де Альваре и Джизмондо Санти тревожно переглянулись. Последний, убеленный сединами советник, чье сердце не дрогнуло при виде возбужденной толпы, изменился в лице, услышав приказ герцога.
— Ваше высочество, — обратился он к Джану Марии, — ведь вы хотели сказать вовсе не это.
— Не это? — Герцог перевел взгляд на капитана. — Болван! — рявкнул он. — Глупая скотина! Чего ты ждешь? Или не слышал, что я приказал?
Тут уж Армштадту не осталось ничего другого, как поднять меч и хриплым, гортанным голосом отдать приказ швейцарцам взять пики на изготовку. Услышали это и в толпе. Стоявшие вблизи поняли, что им грозит опасность, и попятились, но задние ряды, напирая, по позволяли им освободить дорогу ринувшейся вперед небольшой кавалькаде.
К бряцанию оружия и лошадиному ржанию прибавились крики задавленных. Но далеко не все бесстрастно взирали на хладнокровное избиение безоружных горожан, и на всадников градом посыпались булыжники из мостовой. Многим помяли стальные шлемы, в самого герцога дважды угодили камнем, Санти разбили голову, и его седые локоны обагрились кровью.
Таким вот образом и добрались они до герцогского дворца, оставляя на своем пути мертвых и изувеченных.
Ослепленный яростью, Джан Мария затворился в своих апартаментах и вышел оттуда только через два часа, когда ему доложили, что посол Чезаре Борджа, герцога Валентино, испрашивает его аудиенции.
Все еще взбешенный столь недоброжелательным приемом, оказанным ему подданными, Джан Мария безо всякой радости принял мрачного, важного вида испанца в тронном зале дворца. Беседа с любым послом, а тем более Борджа, требовала холодного рассудка. В переговорах участвовали Альваре, Санти и Фабрицио да Лоди. Тут же на обитом алым бархатом кресле, украшенном золоченым львом герба Сфорца, сидела и монна Катерина Колонна, мать Джана Марии.
Аудиенция завершилась быстро, и резкость речей, которыми обменялись высокие стороны, еще сильнее подчеркивала церемонность начальной фазы переговоров. Едва ли не с первых слов посла стало ясно, что цель его визита — затеять ссору с Баббьяно, дабы дать Борджа веский повод для вторжения в герцогство. Посол потребовал, сперва спокойно и вежливо, а, встретив отказ, — с все возрастающей наглостью, чтобы Джан Мария передал Борджа сотню кавалеристов, которых тот намеревался использовать против французов.
