Но вернемся к нашим баранам.
Губы Синтии влажны, глаза Синтии влажны, щеки Синтии… румяны.
— Подумать только, французский писатель только что спас мне жизнь, — вздыхает она.
— Теперь мне есть чем гордиться, — заверяю я.
Беру ее за руку, она не противится. Говорю себе, тот, кто может малое, может и большее. Отпускаю ее руку, чтобы обнять за талию. Мисс Мак Херрел не возражает.
Я медленно наклоняю голову, и наши губы сливаются в поцелуе. У ее губ вкус лесной земляники. Так как я обожаю десерт, то позволяю себе приличную порцию без сахара. Она обхватывает меня руками, и ее тело прижимается к моему плотно, как марка, наклеенная на заказное письмо шестьдесят девять дней тому назад. Я чувствую, что для того, чтобы разъединить нас, потребуется монтировка или автоген.
— Хелло! — раздается голос.
Мы мгновенно отделяемся друг от друга. Я успеваю со — считать до одного, как в проеме двери возникает фигура. Это крупный хмырь лет двадцати восьми, с бледным и унылым лицом. Глядя на него, можно подумать, что он провел отпуск в склепе своих прародителей. У него темные прилизанные волосы, выпуклый лоб и скупая мимика.
— О, Синтия, дорогая, я еле нашел вас.
Взглянув на меня, он ждет, чтобы нас представили друг другу. По его взгляду я понял, что он не собирается обсуждать со мной биржевой курс фунта стерлингов.
— Сэр Долби, мой жених, — представляет Синтия. — Месье Сан-Антонио, великий французский писатель.
Сухое и короткое рукопожатие.
Возникновение антипатии также необъяснимо, как и симпатии. С первого взгляда во мне возникает желание раздеть его, связать, окунуть в бочку с медом и посадить на муравейник. Со своей стороны, сэр Долби предпочел бы водрузить меня на верхушку громоотвода с рюкзаком, набитым кирпичами за спиной и с катком для укладки асфальта на коленях.
Раздается пронзительный звонок.
— За стол! — приглашает нас Синтия.
За свою жизнь я поглотил немало пищи и думаю, что самые ограниченные из вас (а их немало) догадались об этом, но никогда я не принимал пищу в таких условиях. Этот обед в зале более обширном, чем конференц — зал Дворца Взаимопомощи, в компании со старухой на колесиках и сэром Долби с постной миной проходит так же весело, как препарирование подопытной крысы. Кроме жениха Синтии, за столом присутствует директор винокурни, достопочтенный Мак Шаршиш. И хотя уровень вашего образования находится на уровне стебля стелющегося плюща, вам, наверное, приходилось видеть английские гравюры, изображающие мистера Пиквика.
Ну так вот! Это и есть Мак Шаршиш: кругленький человечек, красный, как кардинал, с брюшком, как капот Люстюкрю; маленькими пухлыми ручками, лоснящимися губами, флуоресцирующим носом; светлыми волосами, редкими и больными, прилипшими к черепу, усеянному коричневыми пятнами; дряблыми щеками, отвисшими брылями; глазками в форме апострофа; на подбородке у него ямка, глубокая, как могила Винсента, на шее изжеванный воротник и широкий галстук, а голос похож на занудство сопливого малыша.
Он много говорит, в то время как остальные молча едят. Его излюбленная тема — погода: какая она сегодня и какой она будет завтра. Темами ее Светлейшего Величества[23] — тоже являются рекорды погоды на всех континентах. Не оттого ли, что их остров окружен водяной пылью (с трехпроцентной индексацией)? А может быть, потому, что англичане — морской народ? Или потому, что они самые занудливые in the world[24]? Так было в течении веков и так будет во веки веков: в Великобритании говорят только о погоде.
Это продолжается в течение всего обеда. Потом все переходят в гостиную. Я прошу разрешения катить тележку тетушки Дафни, и она удостаивает меня этой чести. Кажется даже, что это трогает ее до глубины души. К счастью, мои права на вождение грузового автотранспорта при мне. Я драйвую старушку через огромные комнаты. Классный кортеж, ребята. Синтия следует за мной. Я чувствую, как ее фиалковый взгляд устремляется на мою грациозную спину, как пчелка на пыльцу розы. За ней вышагивает ее жених, мерзкий Долби, и, замыкая шествие, Мак Шаршиш катится по коврам, как бочонок.
Сигары, виски… Для славного Сан-Антонио[25] наступает момент, когда можно рискнуть. Это расследование, ей — богу, совсем не похоже на другие. Оно напоминает шахматную партию. Вместо того чтобы лезть напролом и крушить декорации, здесь надо продвигаться с большой осторожностью, тщательно взвешивая каждый ход, обдумывая каждое слово, и играть только наверняка.
Произнося тост за моих хозяев, я вновь выражаю свою радость по поводу того, что нахожусь среди них. Я обещаю им, что сразу же по возвращении во Францию я отправлю им несколько ящиков Дом Периньона в память об этой незабываемой встрече. Это вхождение в область желаемой материи, как выразился бы мой знакомый ассенизатор.
Я провожу параллель между виски и шампанским. Я рассуждаю, я воспеваю, я прославляю, я превозношу. И в завершение очень к месту вставляю безобидное пожелание:
— Для нас, французов, виски остается загадкой. Признаюсь, что мне бы не хотелось покидать Шотландию, так и не побывав на винокуренном заводе.
— Наш завод не так велик, — отвечает Дафни, — но если вам так хочется, Мак Шаршиш не откажет себе в удовольствии показать вам производство, не так ли, дорогой?
Колобок сияет. Он — в восторге. Он настаивает, чтобы мы сразу договорились о встрече. И мы решаем, что Синтия завтра в dinner[26] повезет меня в Мойзад-Цыпленхэм на экскурсию. Недурно, да? Это позволит мне познакомиться с окрестностями.
ГЛАВА VII,
Усаживаясь за руль своего катафалка, я ставлю точку в этом удивительном вечере, а заодно, так как я не ленив, и на данном этапе развития ситуации.
До сих пор все идет как по маслу. Я проник в дом и подружился с подозреваемыми, за исключением сэра Долби, который, кажется, полюбил меня, как почечные колики. Два обстоятельства смущают меня: подозреваемые вовсе не подозрительны. Старая леди-калека, ее очаровательная племянница, их жизнерадостный управляющий кажутся мне такими же чистыми, как кислород, закатанный в банки на вершине Монблана. И наоборот, вторая деталь, которая беспокоит меня, — это полное отсутствие интереса к нападению его жирнейшего высочества, Берю I-го, короля дураков. В конце концов, когда на вас нападает бандит в маске, прокалывает шины вашего шарабана и угрожает вам револьвером — это должно как-то взволновать вас и ваших близких, разве не так?
Я уверен, что если бы подобное несчастье случилось с вами, вы бы подняли на ноги полицию и прожужжали бы нам все уши. Однако Мак Херрел отнеслись к случившемуся более чем с британским спокойствием. Они даже не позвонили шерифу. Они также не соизволили вызвать механика. Это безразличие озадачивает меня. За столом болтали о прошлогоднем снеге и об облаке, которое омрачило небо в четырнадцать часов восемнадцать минут; согласитесь, что это крутовато, как заметил один иранец, которого посадили на кол. Занятная все же семейка.
Прелестное личико нежной Синтии все больше занимает мои мысли. Что за блажь пришла в эту восхитительную головку — выйти замуж за такую макаку, как Долби? Длинный фунт стерлингов? Возможно. Я не вижу других объяснений. Я знаю, что существуют потрясающие уроды, на самом деле Казановы первый сорт, но я был бы очень удивлен, если бы узнал, что Долби относится к этой мужской элите. Скорее всего в его трусах царит такое же уныние, как в сиротском приюте во время эпидемии скарлатины. Парня с такой бледной мордой, глазами-пуговками от замусоленной ширинки и губами такими же скептическими, как и септическими, скорее пошлют принести десяток кило картошки в картузе, чем уложат с собой бай-бай. Хотя у слабого пола — свои причуды! Есть сестрички, имеющие мужей с внешностью Антони Паркинга, но наставляющие им рога с отвратными харями! И не пытайтесь понять женщин.