— Ее и сравнивать-то нельзя с несчастным сэром Арчибальдом, — утверждает он под расписку.
Я ненавязчиво узнаю, что Арчибальд, племянник Дафни, руководивший винокурней, был молодым повесой. Он провел утро своей жизни в ночных кабаках Парижа и охоте на крупных хищников. После его смерти дела на винокурне пошли на лад.
Благодаря своей энергии дорогой Дафни удалось восстановить, казалось бы, безнадежно запущенное производство и завоевать для виски Мак Херрел почетное место в ряду известных марок.
— Это настоящий подвиг, и он тем более удивителен, — замечает Мак Апюшен, — что эта достойная женщина всю свою жизнь была далека от дел. Очень долго она жила во Франции, в Ницце, где поправляла свое здоровье. Вы понимаете, мой дорогой, какой волевой она человек? Какой… какой… какой…
Я больше его не слушаю. Я думаю. А так как я думаю, значит, я существую. И я убежден в том, что благопристойная, респектабельная и т. д. и т. п. леди в семьдесят лет не начнет заниматься контрабандой наркотиков.
Мне очень хотелось бы узнать о том, какую жизнь мадам Дафни вела в Ницце. Может быть, там удастся обнаружить какие — нибудь штучки-дрючки, совсем не имеющие никакого отношения к католической или даже к англиканской вере. You[47] так не думаете?
— Она долго жила в Ницце? — спрашиваю я.
Преподобный, наверное, уже отплыл на несколько кабельтовых от сюжета, так как он неожиданно умолкает и смотрит на меня чертовски укоризненно. Но он — вежливый джентльмен, и отвечает:
— Очень долго. Я не могу вам сказать точно, но когда пятнадцать лет назад я принял этот приход, ее уже не было в Оужалинсе.
— А что за человек Мак Шаршиш? — спрашиваю я.
— Исключительно порядочный человек.
Я ищу, где в иерархии человеческих ценностей следует поставить это определение. Временно помещаю его между старой задницей и буржуа — святошей, оставляя за собой право пересмотреть эту поспешную классификацию.
— Как миссис Мак Херрел нашла его?
— Благодаря моей рекомендации, неохотно говорит пастор. — Мистер Мак Шаршиш заведовал производством на городской винокурне. Но он заслуживал большего, и я с удовольствием порекомендовал его. Это мой лучший прихожанин.
— Он холост?
— Да. Несмотря на свою внешнюю жизнерадостность, он очень застенчивый человек.
Я еще некоторое время болтаю с Мак Апюшеном и узнаю все, что мне надо. Он извиняется, что не позвал свою мамочку, так как она занята приготовлением долгопарящегося блюда, требующего неусыпного внимания, что является характерной особенностью шотландок. Он дал мне рецепт: кило[48] говяжьего жира, кило рубленой селедки, кило кукурузной муки, гусиную печенку, двенадцать яиц вкрутую, три литра молока, пинту пива, пинту свежей свиной крови, все это тщательно перемешивается и ставится на bath Магу[49] на шесть часов тридцать пять минут двенадцать секунд. Затем вы кладете то, что получится, на слой картофельного пюре, поливаете кленовым сиропом, присыпаете мускатным орехом (чтобы отбить запах) и подаете с пылу, с жару, с гарниром из жареных век зеленой ящерицы и луковицами тюльпана. Объедение!
По истечении двух часов я возвращаюсь to the post-office[50]. Телеграмма уже там. Нежное дитя протягивает ее мне о улыбкой и предложением оплатить. Я распечатываю и читаю: «Дети Марселя уехали на каникулы. Жозеф приедет к ним завтра. Желаю хорошо отдохнуть. Жульен».
Я подхожу к столу и на телеграфном бланке расшифровываю послание. Получается вот что:
«Грузовичок принадлежит Долби».
Вот это да!
Вот тебе и уважаемые люди. Так сказать, титулованные по отношению к кое-кому. Богачка-калека, юная наследница, сын баронета, директор преуспевающей винокурни, почтенный хитрец метрдотель, поседевший на лакейской службе… И все это персонажи трагедии, в которой убивают. Осиное гнездо!
По большому счету Старик прав: с ними надо держать ухо востро. И еще раз прав в том, что нужны дополнительные сведения. Он более чем прав, требуя определить роль и место каждого участника этого дела.
Некоторое время я раздумываю, что делать дальше. И решаю нанести визит вежливости Филиппу Долби. Я не люблю, когда со мной поступают, как в тупике прошлой ночью.
Служащая почты дает мне адрес молодого хищника. Уважаемый сэр Долби живет на Граттефорд энд Фейрлир-стрит, 18, в роскошной студии фешенебельного квартала.
Я благодарю лизунью ее королевского высочества зада, сворачиваю в первую улицу направо, потом перехожу через Голд Челюсть Бридж. Сразу же выхожу на площадь Годшиш, утопающую в зелени. Улица, на которой живет Долби, берет начало в дальнем конце площади. Это тихая и степенная стрит с двухэтажными особняками, чьи викторианские порталы по количеству ступеней не уступают количеству градусов виски Мак Херрел.
Я звоню в дом номер 18. Жду, что мне откроет слуга, но вместо этого слышу лай микрофона, расположенного на несколько сантиметров выше моих локаторов.
— Кто там?
Узнаю голос сэра Долби.
— Я хотел бы поглазеть на вашу коллекцию японских эстампов, — говорю.
— А, это вы, — ворчит он.
Я не отрицаю очевидное и подтверждаю, что это действительно я.
— Мне надо с вами поговорить, — добавляю.
Он нажимает на кнопку, и дверь открывается.
Я вхожу в красивый холл, увешанный по стенам охотничьими трофеями. Деревянная лестница ждет меня.
— Поднимайтесь на второй этаж, — бросает сэр Долби.
Я подчиняюсь. На площадке второго этажа дверь с обивкой распахивается в уютную комнату, обтянутую голубым атласом. Гнездышко любви. Она представляет собой мальчишечью светелку, где самый юный из сэров Долби позволяет себе маленькие шалости. Он начихал на замок своего папаши, висячий мост которого нагоняет на него тоску, и предпочитает резвиться в своей шикарной бонбоньерке.
Он возлегает на кровати в халате из черного бархата с шотландским воротником. Читает религиозный журнал.
— Совсем один! — удивляюсь я.
— Да, у меня здесь нет слуг. Мне хватает одной горничной, я люблю простоту в быту.
Над глазами у него пластырь, бикоз его брови были немного повреждены мною накануне. Это придает ему шутоватый вид и вызывает у меня улыбку, похожую на ломоть спелой дыни.
— Это вас забавляет?
— Ужасно. Вы похожи на любимого клоуна моей светлой юности.
— Вы пришли сюда только для того, чтобы сообщить мне об этом? Нет.
— Тогда зачем же?
Его голос резок и гремуч, как ржавый флюгер, Я зашел поговорить о событиях этой ночи.
— Я не понимаю.
— Сейчас поймете.
Я бесцеремонно усаживаюсь на его лежанку. Это его шокирует, Тоже мне чистоплюй!
— Хочу поговорить о случившемся в тупике, вы понимаете, что я имею в виду ваше намерение размазать меня по стенке вашим чертовым грузовичком!
— Но я…
— Не прикидывайтесь, барон моей мошонки!
— Но это ложь! Вы оскорбляете меня…
И тут, друзья, ваш Сан-А. взрывается. Вы знаете, что такое красный цвет? Надеюсь, что вы не дальтоники, черт вас подери! Вы соблюдаете приличия, вы ведете светскую беседу. И вдруг вас охватывает бешеная ярость. Вы готовы кулаками разнести Эйфелеву башню на зубочистки. Я делаю «брык», и мой каблук находит его челюсть. Он клацает, как аллигатор, всунутый в шкуру каймана, вскакивает с кровати, и вновь начинается кулачный бой. Славная потасовка, это я вам говорю!
Он хватает ночник (из натурального порфира Руби-Роза) и запускает им в мою витрину. Я не успеваю уйти, и его ножка рассекает кожу над Правым ухом.
В глазах плывут тридцать шесть свечей, среди которых сияет моя счастливая звезда! Только ее подключили в сеть с переменным током.
Я отпускаю оплеуху раскрытой пятерней. Его голова уходит сантиметров на сто назад, и месье бросается на меня. Мы валимся навзничь на кровать. Если бы кто-нибудь увидел вашего Сан-А. в эту минуту, он счел бы, что тот изменил слабому полу, да, голубчики. И тем не менее, несмотря на то, что мы с сэром Долби катаемся по лежбищу, это честная и суровая мужская схватка. Кроме града тумаков, между нами ничего нет. Мы грохаемся на пол по другую сторону и, сцепившись, катимся до камина. Долби совершает прыжок карпа на берегу, но, потеряв равновесие, врезается своей кубышкой в мраморную облицовку и затихает. Нокаут, не везет так не везет!